Лилия Дерябина - Белая лилия, или История маленькой девочки, побывавшей в немецком плену

Помню, как к нашей машине подошла женщина с девочкой моих лет. В руках женщины была большая кукла с белыми волосами, голубыми глазами и в нарядном платье. Девочка тоже держала куклу, но поменьше. Женщина стала показывать нам большую куклу, которая говорила «мама», закрывала и открывала глаза, двигалась, когда её заводили ключом. Я затрепетала, эта кукла — предел моих мечтаний! Увидев моё волнение, мама подала женщине буханку хлеба, а та положила мне в руки куклу. Девочка взглянула на куклу в моих руках и тяжело вздохнула. Женщина что-то сказала моей маме и забрала маленькую куклу у девочки, та горько заплакала. Женщина ударила девочку и обменяла куклу на кусок сахара. Девочка продолжала плакать. Я не выдержала и вернула ей куклу. Она радостно прижала её и улыбнулась мне. Женщина неохотно протянула маме кусок сахара, но тут моя мама отрицательно помотала головой. Немка застыла с протянутой рукой. Но когда мама вторично помотала головой, она радостно улыбнулась, сказала «спасибо!», взяла девочку за руку и они пошли, но постоянно оглядывались и махали рукой. Часа через два женщина снова появилась, что-то положила в руки моему брату Эдику и быстро ушла. Мы осторожно посмотрели, что она положила. Оказалось, что это детская машинка, совсем как настоящая, только не хватало одного колёсика. Но мой брат рос в плену и никогда не видел игрушек. Он вцепился в эту машинку, прижимал её к себе, катал по земле, дудел, как паровоз, и даже лёг спать вместе с ней.

К сожалению, моя кукла недолго дарила мне радость. На одной из остановок я, вылезая из машины, уронила её на дорогу. От удара о мостовую голова куклы раскололась, и из неё выпали прекрасные голубые глаза. Я впала в ступор. Разбитая голова куклы и лежащие поодаль её глаза! Мне было страшно смотреть на её выпавшие глаза. Это было так, будто рядом с ребёнком разорвался снаряд, и он умирает. Я взяла куклу на руки, попыталась вставить глаза, но они снова падали на дорогу. И тут я впервые разрыдалась. Мама подошла, перевязала кукле голову, вставила глаза, но они не двигались, и я поняла: моя кукла умерла. Я много видела смертей и знала, что нужно делать. Я нашла большую коробку, положила туда куклу, закрыла крышкой, отошла подальше от дороги, выкопала ямку и положила туда коробку. Засыпав ямку, нарвала веток и обложила ими могилку. Я уже не плакала, тихо постояла и пошла к своей машине.

Люди молча наблюдали за мной, у некоторых были в глазах слёзы. Они, как мне кажется, вспоминали смерть своих детей.

Из Берлина колонна машин направилась на восток. Перед отъездом нам выдали паёк на три дня: тушёнку, сахар, галеты, сухое молоко. Эти продукты Советскому Союзу поставлялись из Соединённых Штатов Америки.

Когда мы подъезжали к территории Польши, нас предупредили, чтобы на стоянках далеко от машин не отходили, воду из колодцев не пили и никакое угощение от местных жителей не брали, так как всё это может быть отравленным. Нашу колонну автомашин поляки несколько раз обстреляли. И солдатам Красной Армии приходилось вступать с ними в перестрелку. Мы спрашивали солдат, почему поляки так поступают, они сказали, что многие ненавидят русских. Почему? Солдаты пожимали плечами. Только несколько десятилетий спустя стали понятны причины. В 1939 году между Советским Союзом и Польшей был заключён договор взаимопомощи при нападении какой-либо третьей страны. Но Красная Армия не только не защитила Польшу, но и помогала войскам Вермахта оккупировать её территорию.

В конце июля прибыли в Брест. Город был почти полностью разрушен. Нас поселили в палатках. И начались вызовы к следователям НКВД. Спрашивали у всех: почему не эвакуировался, что делал в оккупации, как попал в плен, чем занимался. Спрашивали, а потом перепроверяли показания. При малейшем подозрении бывших пленных эшелонами отправляли в ссылку в северные районы страны.

Я почему-то плохо помню события того периода. Запомнился один случай, связанный с нашей судьбой.

В нашем палаточном городке существовало правило: на допрос вызывали только один раз. Если вызывали вторично, значит НКВД (народный комиссариат внутренних дел) раскопал в твоей биографии что-то предосудительное, а с точки зрения НКВД предосудительным могло быть всё, что угодно.

И вдруг нашу маму снова вызвали к тому же следователю. Её охватил ужас! Неужели отправят в Сибирь? А дети? Ведь без неё они пропадут! В страхе кинулась к своей подруге с просьбой присмотреть за детьми, написала ей адреса всех своих родственников, которые могут забрать их. Мама плакала, целовала меня с Эдиком, суетилась, собирая себе узелочек необходимых в дороге вещей. Мы с братом тоже плакали, особенно Эдик. Он повис у неё на шее и кричал: «Мамочка, не уходи! Не бросай нас!» Мама с трудом оторвала его руки от себя и, плача, быстро вышла из палатки с узелком в руках. Мы остались одни. Было жутко. Я уложила брата в постель. Он продолжал всхлипывать, я легла рядом с ним, и незаметно оба уснули. За годы войны мы привыкли быть всегда настороже, и, услышав шаги, я тотчас проснулась: в палатку входила мама со своей подругой.

Я кинулась к ней. Мама села на кровать, обняла меня и Эдика и рассказала, что с ней произошло. Когда она вошла к следователю, он жёстко заговорил: «Вы, товарищ Дерябина, не всё нам рассказали, вы кое-что скрыли!» Мама испуганно залепетала: «Нет, нет, я всё рассказала». Следователь постучал карандашом по столу и сурово заговорил: «Вы скрыли от нас фамилию тех, кто написал на вас донос в гестапо». Мама ответила: «Но я не знаю, кто написал. В гестапо мне никого не называли». Следователь усмехнулся: «А вот я их назову. Вы должны знать своих врагов и врагов нашего государства». И он назвал, и пояснил, что это семья из Белоруссии: отец, мать и трое взрослых сыновей. Отец при немцах служил старостой в деревне и сильно лютовал. Сыновья дезертировали из Красной Армии. Вся семья добровольно поехала на работу в Германию, надеялись разбогатеть. Но немцы всех советских людей считали своими рабами и их, как и насильно угнанных, отправили за колючую проволоку в бараки, заставив работать на заводе наравне со всеми. Они и в лагере пытались выслужиться. Случайно узнав о побеге ребят из «русской освободительной армии», написали донос в гестапо.

После своего монолога следователь вручил нашей маме новенький советский паспорт и сказал: «Антонина, ты теперь можешь жить и работать там, где захочешь, ты теперь полноценный советский гражданин». Посмотрев на узелок в её руках, он усмехнулся: «Что, испугалась? Скажи спасибо, что побывала в гестапо, иначе тоже загремела бы на Север. Ладно, иди к детям и готовься к отъезду». Рассказав всё, мама обняла меня и брата: «Ну, дети, поедем домой, на Дальний Восток. У нас там квартира, я вернусь на работу! Заживём!»