Виктор Васильев - Зарубки на сердце

– Ну хватит, мама! Хватит лизаться вам. Пойдем раздеваться!

Мы словно очнулись. Посмотрели друг на друга, на Тоню и рассмеялись. Так просто и так естественно было наше возвращение к обычной, будничной жизни после стольких переживаний!

Подошли к нам Дуся, Федя, бабушка Маша. Все хотели знать, что приключилось с сестрами в дороге. Но мама сказала, что очень устала, что как-нибудь после расскажет. Была середина дня. Мама легла поспать на лежанку у печки, я тоже заснул в кровати. И, пожалуй, никогда еще так спокойно, так сладко не спал, как в этот день. Проснулся я, когда было темно. В большой комнате за кухонным столом сидели Дуся, Федя, бабушка Маша и мама. В таганке, потрескивая, горела лучина. Тени от нее причудливо шевелились, как в нереальном мире.

Мама рассказывала уже про второй день перехода:

– У входа в Красное Село на контрольном пункте нас остановили немцы. Ирина показала пропуск, выданный еще в Горелове. «Это мои сестры, они со мной», – сказала она. Однако ее пропустили, а меня и Олю арестовали.

– Ахти тошненько! – прошептала бабушка.

– Два солдата повели нас в комендатуру. Там обыскали, обнюхали – не пахнем ли мы костром. Санки выбросили на улицу, нас отвели в полуподвальное помещение с одним окошком за решеткой, – продолжала мама. – Женщина лет сорока лежала на полу на соломе. Тоже в ватных штанах, в полушубке. «С новосельем вас, – пошутила она. – Какими ветрами сюда занесло?» Мы рассказали все как есть. Она головой покачала: «Таких дурочек еще не встречала. Не поверит вам следователь. Слишком невероятная правда у вас. Одно могу посоветовать: говорите только правду, твердите одно и то же, хоть на куски вас режь. Взгляд у следователя пронзительный, малейшую неправду или путаницу сразу расчухает. Тогда крышка. Передаст вас в гестапо, а там будут ногти рвать, железо каленое прикладывать. Сами начнете на себя наговаривать, чтобы скорее повесили и закончились бы ваши муки». – «А как же вы сюда попали?» – спросила я. «От меня костром пахнет, – вздохнув, ответила женщина. – Со мной все ясно. Не сегодня, так завтра передадут в гестапо. Я знала, на что шла. Умру достойно. На всякий случай знайте, что Ленинград не сдался, а под Москвой наши крепко вломили фашистам».

– Неужто правда? – удивилась Дуся.

– Конечно, правда. Перед смертью не врут, – пояснил Федя. – Только языки надо держать под прочным замком, чтобы самим не оказаться в гестапо.

– Пришел конвойный, повел меня и Олю на первый допрос, – продолжала мама. – Меня оставили ждать в коридоре, Олю ввели в кабинет. Сидела я как на иголках. Пятнадцать минут показались вечностью. Оля вышла заплаканная. Сразу позвали меня. За столом сидел грузный немец средних лет. Лицо волевое, глаз цепкий, колючий. Рядом стояла молоденькая переводчица. «Партизан?» – сказал немец по-русски, указав на меня пальцем. «Нет! Нет!» – замотала я головой и стала рассказывать все. Девушка переводила. Немец не торопил меня, не перебивал. Только взглядом сверлил. Когда я закончила, он сказал опять по-русски: «Не верю. Будем немножечко вешать». Конвойный отвел меня и Олю обратно. Ни женщины, ни ее вещей уже не было в камере. Значит, передали в гестапо. Ни имени, ни роду-племени своего нам не назвала. Вот так по-будничному партизанили и расставались с жизнью настоящие герои, подумала я тогда.

– Спаси и помилуй ее, Господи, – перекрестилась бабушка. – Облегчи ей страдания.

– На второй и третий день ареста на допросах мы повторяли все слово в слово. А на четвертый день следователь в мой адрес заговорил по-немецки. «Какие глупые бабы! – переводила девушка. – Врете одно и то же. А зачем врете, непонятно. Идти на фронт без документов за какими-то не своими вещами? Да за восемьдесят километров по такому морозу? Это же просто безумие! Кто поверит, кто подтвердит ваши слова?» – «Сестра Ирина Николаева из поселка Горелово, дом 12, а улицу я не помню. Она была с нами, имела пропуск и могла бы все подтвердить. Но покинула нас, испугалась ареста. Еще в Реполке могут все подтвердить. Там староста Коля Карпин», – отвечала я без всякой надежды. Конвойный отвел нас в камеру.

Дуся закрепила новую лучинку взамен догоревшей. Все напряженно молчали, ожидая продолжения.

– К нам в камеру приволокли сильно избитую женщину. Швырнули на солому, как дохлую кошку. Она стонала, просила пить. Мы отдали ей остатки своей воды. Женщина потом рассказала: «Немец принес четыре смены солдатского белья постирать. Соседка видела, как я сушила белье. Донесла. Солдата того не нашли. Я же не знала ни части его, ни имени. Солдату положена одна запасная смена. А четыре почему? Значит, украла или с мертвых сняла. Вот и били, чтобы призналась».

– Опять свои же доносчики, – сказал Федя. – Сколько таких гнид развелось!

– На пятый, шестой и седьмой дни нас на допрос не позвали, – продолжала мама. – Словно забыли про нас. Может быть, проверяют, подумала я с надеждой. На восьмой день ареста меня и Олю вместе ввели в кабинет. Следователь говорил по-немецки, девушка перевела: «Гер офицер отпускает вас. В поселке Ящера ваш староста Николай Панков-Карпин подтвердил, что вы мирные жители Реполки». Нам вручили какую-то бумагу, как пропуск, и вот мы дома.

– Слава тебе, Господи, что не оставил сиротами детей, – перекрестилась бабушка.

– Карпин, он же Панков? Я даже не знал, что у старосты такая фамилия, – молвил Федя. – Но как же он оказался в Ящере?

– Это понятно. Ведь в Ящере у немцев районная власть, а не в Волосове, – пояснила Дуся.

Все поднялись из-за стола. Стали ко сну готовиться. Я сделал вид, что крепко сплю и ничего не слышу. Раз не позвали меня слушать маму, значит, не хотят, чтобы я знал подробности.

– А Ирина-то как? Встретилась ты с нею? – напоследок спросила Дуся. – Она-то хоть признает, что бросила вас с Олей на съедение немцам? Ведь если бы она пошла с вами в комендатуру, то проще было бы доказать вашу невиновность. А так могло и расстрелом кончиться.

– Ирина взяла детей, пошла в деревню Гусинку жить у свекрови, – ответила мама.

Новый год прошел тихо, незаметно. Ни тебе елки, ни праздничного настроения, ни подарков. В январе трескучие морозы усилились. У нас закончились моховая мука и картофельная ботва. Дуся застудила горло, осталась дома. Мы с мамой пошли одни на поляну за кладбищем. Я показал маме, как разгребать снег с моховых кочек, как вырубать кубики мха. Она у меня понятливая. Под толстой шубой снега мох все равно промерз. Если раньше мне удавалось из кубиков вытряхнуть снег и класть в мешок почти чистый мох, то теперь приходилось класть кубики прямо со снегом. Мешки получились тяжелые, едва дотащили. Дома кубики оттаяли, но мха получилось мало.