Иван Леонтьев - Тяжело ковалась Победа

Расчувствовался Николай Иванович, сердце отошло, хотел было обнять Зину, приласкать, как раньше, глядя на милое лицо. Но как только Зина вытирала слезы, она сразу делалась серьезной и строгой, и у Николая Ивановича вспыхивала обида. Так они просидели чуть не всю ночь. Души их то сближались в тумане прошлых воспоминаний, то вновь разлетались от соприкосновения с действительностью.

Утром Зина приготовила чай. Николай Иванович сухой паек из вещмешка достал, позавтракали, и Зина, словно и не было вчерашней теплой встречи, с каким-то отчуждением сказала:

– Не будем судьбу неволить. Если бы ты вернулся калекой, другое дело… Это я такое слово себе давала. У тебя руки, ноги на месте – не пропадешь. А алименты, – немного грустно улыбнулась она, – давай по совести…

Поцеловал Николай Иванович Машеньку, простился с Зиной и уехал. Снял у соседки Клавы, фронтовички, угол и поступил шофером на автобазу.

Раньше Клава здесь не жила, бывала только наездами у родственников. В войну все погибли, вот она и поселилась в их уцелевшем домишке. На фронте она была медсестрой, а теперь работала в больнице.

Оба ходили в военной форме, только без погон, словно службу свою продолжали. Дом у нее был в одну комнату, с верандой. Николай Иванович сделал небольшую перегородку из плащ-палатки, и зажили как брат с сестрой. Вначале питались врозь. Николай Иванович после работы на скорую руку перекусывал и шел строить свое жилье. Потом Клава суп к его приходу стала готовить: не в окопе, мол, сидим, поешь горяченького. Николай Иванович и карточки свои стал отдавать, чтобы не иждивенцем быть, и часть зарплаты.

Клава была бойкая, расторопная, успевала и на работе все сделать, и дома управиться, и хлеба коммерческого достать, чтобы Николай Иванович ел – не оглядывался. А когда он уходил строить свой дом, она шла за ним. Он любил песни фронтовые петь, она подпевала ему и помогала играючи: где кирпич подаст, где горбыль поднесет, поддержит – дело-то и спорилось.

Оба были молодыми, кровь кипела, после войны в радость был каждый день. Две судьбы сплелись в одну прядь, обвивая друг друга. Наработаются – и свет им ни к чему.

Соседи уже считали их мужем и женой. Николай Иванович наметил: как только дом отремонтируют, так и перейдут, а этот продадут. И Клава вела себя настоящей хозяйкой, всем довольна была.

В начале мая ждали конца войны. Настроение у всех было приподнятое. И грянул День Победы! Из репродуктора, включенного на полную громкость в комнате Клавы, раздавались боевые песни и торжественные марши. Душа Николая Ивановича ликовала. Ему хотелось сделать что-то необычное – отметить этот радостный весенний день. Он взял лопату, пошел на край поселка, выкопал там небольшой крепкий кленок и принес его к порогу. Потом вырыл яму перед окном своего дома, и вместе с Клавой посадили его на счастье.

К обеду стали сгущаться тучи. Николай Иванович решил закончить карниз крыши и попросил Клаву поработать час-полтора. Она держала лестницу, а он укреплял доску, чтобы прибить рубероид.

Неожиданно у калитки остановилась военная машина. Увидев полковника, Клава вылетела со двора, бросив лестницу и забыв обо всем на свете. Выскочила из калитки и кинулась гостю на шею. Николай Иванович только-только успел ухватиться за доски и повис на руках. Так он и висел, пока полковник не подставил ему лестницу. Покурили они вместе, кто где воевал, вспомнили, но теплоты не возникло. Не умел Николай Иванович с начальниками дружбу водить. Полковник по-приятельски предложил ему поехать на встречу однополчан. Не принял Николай Иванович такое предложение – что-то не по душе ему стало. Залез с чердака на крышу – и давай рубероид прибивать, а сам все думал, как Клава поступит. Гвозди один за другим гнулись, как назло, и мысли такие ревнивые, едкие в голову лезли, что даже плохо соображал, что делал…

Вскоре Клава выскочила переодетая и закричала:

– Слезай, Коля! Поехали!

Но Николай Иванович заупрямился, махнул рукой, отвернулся. Обидно показалось, что не успели ее поманить, как она готова бросить все и лететь со двора. Даже лестницу бросила, не подумав, что он упадет. Но все-таки еще ждал, что Клава подойдет, объяснит, какая это нужда такая, чтобы вот так ехать, когда крышу еще не закончили. Да черт бы с ней, с крышей, – хоть бы позвала-то сразу, пока сама еще не переодевалась, а то нарядилась и кричит – скорее для порядка, а сама и не ждет. Так только, для оправдания: чтобы считалось, что звала, но он сам отказался. Обида у Николая Ивановича к горлу подступала, молоток вертелся в руках, гвозди гнулись…Чувствовал, что они на него смотрят, ждут для порядка, но не поворачивался. А как услышал рык машины, так и замер, пока гул не смолк в конце улицы, посмотрел на пыльную дорогу – и слезы на глаза набежали.

Уехала…

К вечеру Николай Иванович управился с крышей, спустился вниз, вошел в Клавин дом, откинув плащ-палатку, увидел на столе вещмешок с офицерским пайком, и горькая обида взяла, что чуть от тоски не завыл. Было такое чувство, что его словно обокрали. Приехали и обокрали. Не предали, нет, потому что никаких обязательств они друг другу не давали и она ничего ему не обещала. Да и он ни о чем не спрашивал. Просто жили и строили для себя дом. И хоть они и не сговаривались ни о чем, а он уже своей ее считал…

Из репродуктора музыка, песни, народное веселье выплескивается, а у Николая Ивановича тоска сердце сжимает, боль одна. На фоне всеобщего торжества он воспринял отъезд Клавы очень тяжело. Вместо того чтобы благодарить Бога и радоваться, что остался жив в такой мясорубке и вернулся в родной дом, он был омрачен и расстроен.

Допоздна Николай Иванович ждал Клаву: суп сварил, пол-литра еще сходил купил, чтобы по душам поговорить. И если бы Клава сейчас приехала, то он тут же бы сделал ей предложение, чтобы жить по-семейному, как положено.

Но Клава не вернулась ни завтра, ни послезавтра.

Он заделал кое-как окна в своем доме, вставив одно стеклышко, навесил дверь, перетащил свои вещички, оставив нетронутым офицерский паек, закрыл ее дом на замок и каждое утро поглядывал: не вернулась ли?

Пока Клавы не было, Николай Иванович каждый вечер ходил вокруг своего дома с топором или молотком и все не мог взяться ни за какое дело. Беспокойство и думы не давали сосредоточиться. То вдруг покажется стук в ее доме, и он идет в огород, чтобы посмотреть на ее крыльцо, нет ли там кого, а убедившись, что замок на месте, вновь дает слово не думать больше о ней.

Наконец Клава приехала.

Вернулась она поздно вечером и сразу пришла к Николаю Ивановичу. Он протянул ей ключ и не стал ни о чем спрашивать, ожидая, что она сама все расскажет.

Клава объяснила, что этому полковнику она спасла жизнь.