Мумтоз Мухамедов - Вслед за героем

В такой обстановке родилась моя вторая корреспонденция о героях-разведчиках.

Я не пожалел о том, что, не дослушав допроса до конца, занялся своим делом, потому что после короткого затишья начались новые события, которые не дали бы мне возможности написать рассказ о друзьях Мадраиме и Андронове, если бы я не сделал этого раньше.

Пленных немцев отправили в штаб полка. В качестве конвоиров капитан Александров выделил двух молодых солдат, имевших легкие ранения. Они же доставили в редакцию «Суворовца» и мою корреспонденцию.

Андронова с Мадраимом старшина Сметанин увел в ближайший дом подкрепиться солдатской кашей и отдохнуть на немецкой перине.

Мы с капитаном вылезли из своего подземелья. Он с намерением обойти расположение своей роты, поговорить с командирами взводов, а я, движимый неистребимой жаждой впечатлений, с мыслью — не найдется ли какая-нибудь интересная деталь для моей записной книжки, в которую я записываю буквально все, — а вдруг пригодится.

Оказывается, уже рассвело. Солнечный диск пылал на востоке. Светло-голубое небо было ослепительно чисто, словно всю ночь его мыли и чистили, а краски для него подобрали лучшие художники.

За домом в неглубокую лощинку спускался фруктовый сад, отороченный по краям изгородью из могучих зеленых каштанов.

Зеленые стрелки первой травы редкой щетиной покрывали влажную землю.

Ах, как хороша весна даже здесь, на чужой стороне!

Я сошел вниз, к строениям. Их крыши виднелись под кронами деревьев. Хутор был мал и безлюден. За типично немецкими хозяйственными постройками стояло несколько повозок, нагруженных разным военным добром: ящики с патронами, минами, консервами, мешками с амуницией и крупой. Лошади, привязанные к коновязи, мирно жевали овес. На бревнах, в сторонке, сидели солдаты и чинили конскую сбрую и хомуты. Старшина Сметанин вертел в руках уздечку, пытаясь разорвать ее на части.

— Ой, старшина, зря руки трудишь! Ничего у тебя не получится. Узда еще сто лет жить будет, — говорил бородатый солдат, судя по глазам, опасавшийся за целость узды.

— Сто лет! Сто лет! — передразнивал его Сметанин. — В прошлый раз шлею чинил, а она под самым хвостом у лошади и разъехалась. Вот тебе и сто лет!

Солдаты рассмеялись. А незадачливый шорник строго ответил:

— Так ведь то под хвостом, можно сказать, самое деликатное место.

— Ну, ты мне не крути, — закричал Сметанин, — исправь сбрую, как полагается.

Увидев меня, он сделал руками широкий жест и сказал:

— У нас тут цех починки. Здесь чиним сбрую, колеса, а там вон… и людей… — он показал пальцем в сторону дома, с крыши которого война лишь кое-где сбросила черепицу.

Там на ступеньках крыльца сидел солдат с перевязанной головой. На него падали первые нежные лучи утреннего солнца. Запалив козью ножку и закрыв глаза, он прислонился к стене и отдался приятным минутам покоя. Над входом колыхалась белая тряпочка с красным крестом в центре. Через окно был виден бледный женский профиль и тонкие руки, которые то взлетали, то опускались: медсестра делала перевязку.

— Только самые тяжелые уходят в медсанбат, — задумчиво глядя вместе со мной в окно, произнес старшина. — А эти не хотят. Да и понять их надо: каждому охота дожить в своей части до победы, увидеть, какая она, за что страдал, за что кровь проливал…

Я посмотрел на богатырскую фигуру Сметанина, на его опущенную голову и согнутые плечи и подумал, что именно это стремление дожить до победы, ощутить ее всем существом поддерживает в этом простом советском человеке неутомимую энергию и силы для бессонных ночей и тревожных дней.

Зловещий вой мины и пронзительный треск ее разрыва закончил нашу беседу.

Старшина побежал к возчикам распорядиться, чтобы лошадей завели в конюшни. Следом за первой миной упала вторая. Она также разорвалась в центре сада. Взметнулись комья земли и расщепленные ветки деревьев.

Солдат, сидевший на крыльце, поднялся и, привычным движением поправив на груди автомат, крикнул в окно перевязочной:

— Скоро ты?

— Иду! Иду! — послышался голос.

У окна появилась медсестра. Она вытирала полотенцем руки и печально смотрела на небо.

— Ты, сестрица, от окна отойди, — ласково сказал ей солдат, — а то, чем черт не шутит, когда бог спит. Кто тогда нас чинить будет? — Он добродушно рассмеялся, и вдруг неожиданно строго закончил: — Нет, верно говорю: отойди, со смертью в жмурки не играй.

Ударила третья мина, немного ближе. По стенке чиркнуло несколько мелких осколков.

Сестра исчезла в глубине комнаты. Солдат пригнулся к земле. На крыльцо вышел его товарищ, тоже с перевязанной головой, и они, низко пригибаясь, скрылись за углом дома.

Я, чтобы не попасть в зону обстрела, обогнул сад с другой стороны и, держась ближе к стенам строений, добрался до командного пункта.

Ревело уже несколько минометов. Гитлеровцы били в наш тыл, предполагая там скопление войск и боевой техники. А рота капитана Александрова залегла в ста метрах от них, маскируясь в кюветах шоссейной дороги и небольших окопах, отрытых еще во время первой схватки.

Спускаться в подвал не хотелось. Я укрылся за грудой битого кирпича — все, что осталось от какого-то сооружения, возможно, еще совсем недавно украшавшего хутор. В этих развалинах удобно было маскироваться, а главное, отсюда можно было хорошо обозревать прилегающую местность.

«Недаром, — подумал я, — капитан Александров выбрал этот подвал для своего командного пункта».

Высунув голову из-за камней, я увидел цепочки наших окопов и заметил даже два пулеметных гнезда в кювете на повороте шоссе.

Наши молчали. Гитлеровцы усиливали огонь: к воющим звукам минометов присоединился треск пулеметных очередей. Можно было ожидать, что вскоре заговорит и вражеская артиллерия.

Странно было смотреть на поле, покрытое зелеными ростками озимых всходов, освещенное теплым весенним солнышком, над которым в грохоте устрашающих звуков витала смерть.

Вдруг я услышал за собой громкий возглас:

— Черт побери! Вы там спите, что ли?!

Я оглянулся: за углом дома, у входа в наш подвал стоял какой-то военный. Он энергично размахивал руками и кричал. Что именно, я уже не разобрал, так как волна обстрела снова перекрыла все звуки.

Пригнувшись, я побежал на зов. Каково же было мое удивление, когда я увидел перед собой полковника Лебедева. Я отрапортовал.

— Позвольте, а где же капитан Александров? А я-то подумал, что это он в лирическом, так сказать, уединении, пренебрегая телефоном и прочими видами связи, ведет наблюдение за полем боя.