Василий Милютин - Лаг отсчитывает мили (Рассказы)

На некоторое время корабль подставил свой борт волнам и ветру. Качка еще более усилилась. Палуба под ногами, кажется, вот-вот встанет отвесно. Корабль кренится на правый борт, на секунду застывает в таком положении, потом стремительно переваливается на другой борт.

Печуров, по-прежнему спокойный и сосредоточенный, сидит в кресле. Он думает о тех, кто сейчас внизу, у машин и котлов. Там, в шуме и духоте, всего труднее. Там и Александр Снастев. Тихий веснушчатый паренек. Он недавно появился на эсминце. Печуров впервые увидел его, когда проводил смотр корабля. Обходя строй матросов, он сразу заметил эти до боли знакомые улыбающиеся глаза под густыми сросшимися бровями. Даже оторопел от неожиданности.

— Саша! Откуда ты взялся?

— Да вот, направили сюда.

«Голос, голос — совсем как у отца!»

Почувствовав на себе десятки любопытных глаз, командир дивизиона спохватился: строй — нё место для подобных разговоров.

— Заходи к нам вечером, потолкуем.

— Не могу, товарищ капитан первого ранга, сегодня нет увольнения.

Да, мальчишка, который рос у него на глазах, больше не Сашок, не Саша, и он для него больше не дядя Коля. Теперь матрос Снастев — один из сотен подчиненных командира дивизиона Печурова и обязан повиноваться тем же законам, по которым живут все моряки.

— Хорошо, приходи завтра. Приходи в любое время, как сможешь. Мы всегда тебе рады.

Но Саша так и не пришел ни разу на квартиру комдива. Скромный парень. Ничем не хочет выделяться среди других. Что ж, пожалуй, он прав…

И все же должен бы он почувствовать, как ждет его старый моряк, как тянется к нему своим огрубевшим, тоскующим сердцем.

Сегодня Печуров встретил Снастева перед выходом корабля в море, чумазого, разгоряченного: только что выскочил из котельного отделения, где уже истошно выли форсунки.

— Здравствуй, Саша!

— Здравия желаю, товарищ капитан первого ранга! — Потное лицо осветилось улыбкой. — Вы с нами идете? Это хорошо.

Как ему сейчас там? Наверное, вымотался вконец. Тут и привычным невмоготу.

За рябым от брызг стеклом мелькнула яркая звездочка. Погасла, снова зажглась.

— Маяк на острове, — пояснил Струев. — Пойдем в пяти милях от него. Ближе нельзя: глубины ненадежные.

— Добро! — отозвался Печуров.

Качка несколько уменьшилась. Участились щелчки лага, значит, корабль прибавил скорость.

В это время на мостик поступил доклад: в первом котельном пробило фланец паропровода питательного насоса. Печуров вслушивается в телефонный разговор командира корабля с инженер-механиком. Нервничает, сердится капитан-лейтенант. Понятное дело: молодому командиру хотелось показать свой корабль старшему начальнику с самой лучшей стороны, а тут неполадки…

Тревожная мысль пронеслась в голове: первое котельное — ведь это где Саша…

Комдив поднялся с кресла:

— Командир, я пройду туда. Взгляну, как матросы справляются.

Опустившись по трапу в коридор, Печуров открыл дверь. Ледяные брызги хлестнули в лицо. Горой навалилась волна, покатилась по палубе. Офицер нащупал шторм-леер и, не выпуская из рук туго натянутого каната, побежал вслед за волной.

В первом котельном уже наведен порядок. Когда глаза, привыкшие к темноте, перестало резать от яркого света, офицер увидел Снастева. Матрос весел, возбужден. Перекрывая рев турбовентиляторов и визг форсунок, звенит его голос:

— Ох, здорово получилось, товарищ капитан первого ранга! Как дунуло паром из-под фланца, здесь ничего не видно было. Сплошной туман. И свист такой, что оглохнуть можно. Дышать нечем, жжет. Но ничего. Старшина разом пар выключил. Мы не стали дожидаться, когда труба остынет, разобрали фланец, заменили прокладку. Дружно работали, потому и быстро так.

«Мальчишка мальчишкой, — тепло подумал комдив. — Видно, изрядно напугался вначале, а сейчас счастлив, что преодолел страх и оказался не хуже других».

— Погоди, а что у тебя с лицом? — спросил он, заметив, что у парня огнем пылает одна щека.

— Чепуха! Парком немного прихватило, когда гайки отвинчивал.

— Руки тоже?

— Да совсем малость.

— Ну-ка, живо в лазарет!

— Да что вы…

— Выполняйте приказание! — уже строго оборвал Печуров. Он проследил, как матрос скрылся за стальной дверью, потом подошел к старшине, такому же молодому парню, как и Саша, поблагодарил его за быстрое устранение повреждения.

Когда Печуров выбрался на верхнюю палубу, его накрыло волной. Схватившись за штормлеер, он устоял. Но вот шипящий, пенистый холм унесся в темноту, и тогда в ноги ткнулось что-то мягкое и тяжелое. Офицер едва не упал.

Торопливо ощупал рукой. Под пальцами мокрое сукно. Послышался кашель.

— Кто это?

— Рассыльный, матрос Жестев, — проговорил мокрый ком, подымаясь и продолжая кашлять и отфыркиваться.

— Что вы тут делаете?

— Вас сопровождаю.

— Значит, меня оберегаете? Ну, ладно, герой, хватайтесь за леер и не выпускайте его больше. Сейчас новая волна ударит.

Посмеиваясь про себя, капитан первого ранга весь путь по верхней палубе поддерживал матроса под руку. За этими птенцами только гляди! И все-таки вдвоем куда спокойнее себя чувствуешь среди грохота шторма.

— Кто вас послал?

— Командир корабля. Он приказал никого в одиночку не пускать на верхнюю палубу.

— Правильный приказ, — одобрил Печуров.

«А Сашу я послал одного», — пронеслось в сознании. Вбежав на мостик, Печуров, встревоженный, попросил Струева:

— Проверьте, прибыл Снастев в лазарет?

Матроса там не оказалось. Объявили поиски по всему кораблю. Все свободные от вахты были подняты на ноги. Обшарили каждый уголок. Матрос Снастев исчез.

Не дожидаясь распоряжения командира дивизиона, Струев развернул корабль на сто восемьдесят градусов. Печуров застыл на крыле мостика, сухим, немигающим взглядом уставившись в море. Лучи прожекторов рассекали тьму. В их свете волны казались непрерывно пересыпающимися сугробами снега. Это впечатление усиливалось тем, что ветер срывал гребни волн, и водяная пыль стелилась над морем, как поземка над заснеженной степью. Никогда еще Печуров не видел моря таким жутким.

Вспомнился ему тот страшный летний день сорок первого года, когда подорвался на мине сторожевик, на котором они служили с Ильей Снастевым. Они, молодые лейтенанты, так гордились своим кораблем, который и в то трудное время успел прославиться боевыми делами. И вдруг этот нелепый взрыв. Через минуту на месте стремительного, грозного корабля на поверхности моря расплывалось огромное пятно мазута, в котором плавали люди. Спасательные пояса — вот все, на чем они держались. Илья еще ругался, что на его поясе порвалась лямка. Моряки помогали друг другу. Потом нагрянули вражеские самолеты и, низко кружась, стали поливать свинцом измученных людей. Пуля впилась Печурову в руку. Илья, разорвав свою рубашку, мокрую, черную от мазута, кое-как в воде перевязал ему рану. А потом все пропало — и Илья, и предательски ясное голубое небо с зловещими тенями «юнкерсов». Печуров очнулся, когда над морем уже полыхал закат, и все вокруг было залито его кровавым светом. На воде держалось всего несколько человек. Никогда не забудет Николай их черных, словно обугленных, лиц, на которых, как раны, краснели изъеденные мазутом глаза. Люди по-прежнему поддерживали друг друга. Николай, ослабевший от потери крови, не захлебнулся потому, что на нем оказалось два спасательных пояса. У одного из них не хватало тесемки. Это был пояс Ильи Снастева.