Вадим Пархоменко - Вдалеке от дома родного

Ветер уже завывал, как бешеный, и больно хлестал по лицу острым, как осколки стекла, снегом. Крепчал и мороз.

Они постучались в первую же избу. Постучались раз, другой… Им никто не ответил. Толкнулись в дверь, она оказалась незапертой. Вошли в сени. Петька обо что–то споткнулся, и раздался страшный грохот. Пустые ведра попадали под ноги…

А Толька уже нащупал и потянул на себя разбухшую от избяного тепла дверь в комнату.

— Кто там? — услышали они наконец живой человеческий голос.

Навстречу им шаркала громадными и, очевидно, очень теплыми войлочными туфлями розоволицая и пышнотелая молодая женщина.

— Ой, хлопчики! — затараторила она на украинский манер. — И поморозились же вы! И откуда такие гарные хлопчики? Детдомовские, что ль? Заходь–те же, заходьте! Я сейчас кипяточку вам, чаю–то нет…

— Не надо кипяточку, тетя, — сказал Петька. — Нам бы картошки…

— На бумагу обменять, — пояснил Дысин. — Есть и белая, и печатанная.

— Нужна бумага, нужна, — закивала женщина. — Дам я вам картофелю, только вы сами потрудитесь, будьте ласковы.

Она откинула крышку подпола, вручила ребятам старый помятый котелок, огарок свечи, наказала долго не задерживаться, а сама прислонилась спиной к дверям горницы, откуда доносились громкие и чуть хмельные мужские голоса. — Забирайтесь, ребятки, в подпол, забирайтесь, — заторопила мальчишек жизнерадостная хозяйка, и они почти скатились вниз по крутой лесенке туда, откуда шел знакомый, чуть пыльный запах хорошо сохранившейся картошки.

К счастью, свечной огарок не погас, и они не остались в темноте.

Картошкой был завален весь подпол. Ее много было, очень много, а наполнить ребятам разрешили только небольшой котелок. Правда, бумага — плата за картошку — находилась еще при них и можно было с хозяйкой поторговаться.

— Ладно, берем да и пойдем. Картох двадцать в эту посудину влезет, — пробурчал Дысин. — Отогрелись, и на том спасибо. Теперь обратно как–нибудь доберемся. Главное — не зря сходили.

Над их головами раздались тяжелые шаги, мужские голоса. Очевидно, хозяин провожал гостя, и они вышли сюда из горницы.

— А кто заходил, Даша? — расслышал Петька очень знакомый голос. И радостно вздрогнул. — С кем ты тут разговаривала?

— Да это вакуированные, картошку меняют…

— А на что меняют?

Петька, торопясь, выбирался из погреба. Оказавшись наверху, он кинулся к молодому худощавому мужчине со светлым чубом.

— Василий! Дядя Вася! Здравствуй!

— Ба! — удивился Ахнин. — Старый знакомый! Ну, здравствуй, браток! — И, повернувшись к бородатому мужчине, опиравшемуся на костыль, представил Петьку: — Знакомься, Федя. Ленинградец, Петр Иванов. Мы с ним вместе больничные койки пролеживали,

В это время из подвала вылез и Толька с котелком картошки и огарком свечи в руках.

— Да-а… — протянул раздумчиво Ахнин. — Так это вы, значит; за провиантом пришли? А чем расплачиваться хотите?

— У него брошюры… — начал было Петька.

— Ты познакомь–ка сначала.

— Его зовут Толя. Анатолий Дысин. У него для обмена — брошюры, а у меня бумага белая. Вот, — он извлек из–за пазухи пачку чистой бумаги. Достал и Толька свой «товар».

Ахнин взял и то, и другое, молча глянул на Дарью, потом на котелок с сырой картошкой и перевел взгляд на Федора. Хозяин дома нахмурился и вдруг стукнул костылем об пол:

— Лезь, Дашка, вниз! И набери хлопцам полное ведро. Да поживее, жадная твоя душа!

Хозяйка заперечила было, но Федор прикрикнул на нее, и она не посмела ослушаться.

Вскоре полное ведерко отборной картошки стояло перед ребятами.

— Вот теперь порядок, — улыбнулся Василий Ахнин и протянул хозяину Толькины брошюры. — Возьми, Федя. На курево сгодятся. А хорошую бумагу мы отдадим хлопцам обратно. У них ее тоже не густо. Пусть домой письма почаще пишут. Не возражаешь?

— Чего уж там, — махнул рукой бородач. — Разве я не понимаю?!

Потом сели пить фруктовый чай с сахарином и горьковатыми просяными лепешками. Ребята отказывались, смущенные такой неожиданной щедростью, но Федор пригрозил, что запрет дверь и не выпустит их, пока они не «сугреют нутро» на дорогу. Да и бывший лейтенант поддержал его.

Пришлось согласиться, так как на дворе быстро темнело, а в интернат огольцам надо было вернуться не очень поздно.

Хозяин предложил им остаться переночевать, но тут уж решительно воспротивился этому предложению Василий: мол, ребят начнут искать, многие люди «войдут в напрасное беспокойство», а мальчишкам будут большие неприятности.

— Пусть они идут, — сказал Ахнин, — а я провожу их, чтобы не потеряли дорогу и не замело их в поле. Мне тоже пора — загостевался.

У Федора он попросил мешок и пересыпал туда из ведра картошку: «Донесу до вашего дома, а там уж вы сами как–нибудь…»

Распрощавшись с хозяевами, отправились в путь. Тетка Дарья расчувствовалась под конец вполне искренне: «Горемычные вы мои хлопчики!..» — и сунула им в карманы по лепешке.

— Вот и подружились, — одобрительно кивнул ей Василий Ахнин. — Так–то лучше. После войны они тебя в Ленинград в гости позовут.

…К интернату подошли, когда уже совсем стемнело: зимний день короток. Ахнин остановился было, но Петька потянул его за рукав в сторону.

Свернули в проулок, спрятались от ветра за углом дома. Осмотрелись: тихо, и ни души кругом.

— Теперь давай мешок, дядя Вася.

Петька достал ножичек, прорезал им карманы в своем пальто и через прорези стал перекладывать картошку из мешка под подкладку…

— Делай, как я, — велел он Дысину.

Тольке жаль было портить карманы, но он послушался: не тащить же картошку в интернат прямо в мешке — воспитательницы вмиг засекут!

— Ну и ну, — удивился Ахнин. — Башковитые, черти! Ведро картошки упрятали, и не видать почти!

— Идти только неудобно, по ногам бьет, — сказал Петька. — Да это ничего, мы уже почти пришли… Спасибо, что помогли, — спохватился он.

— Бывайте здоровы, хлопцы. — Ахнин снял рукавицу и по очереди пожал им руку. — А по дворам больше не ходите, негоже это. Будет нужда — прямо ко мне лучше дуйте.

— А ты на фронт не уедешь? — спросил Петька.

— Куда уж там, — вздохнул Ахнин, — отвоевался. Забраковали подчистую. Да и войне скоро конец, добиваем фашиста… Ну, топайте, а то ругать вас будут. — И он зашагал по темной улице в другой конец села.

Долго еще в морозном воздухе было слышно, как певуче поскрипывает под его пимами снег.

Отмели февральские вьюги и метели, с. каждым днем все ярче голубело небо, в середине марта заметно стало пригревать солнце в полуденные часы и с крыш свесили хрустальные носы разнокалиберные сосульки : —зазвенела капель. А в апреле уже побежали ручьи, и снег дружно стал уходить в землю. Вскоре его и вовсе не осталось — весна была ранняя.