Игорь Гергенрёдер - Комбинации против Хода Истории[сборник повестей]

— Теперь они или выскочат, или решат: второй выстрел тоже по собаке…

Сизорину в дверную щель смутно видно лежащее на земле тело часового. Стянул шапку, стал молить о чуде Святого Серафима Саровского… Обрекающе стукнет, распахнувшись, избяная дверь, хищно резнут голоса, клацнут затворы…

Спутник неслышно скользнул из овина. Одолевая страх, сгибаясь до земли, Сизорин заспешил следом, сторожко, с вытаращенными глазами, на носках обежал лежащего. Его рука согнута в локте, будто бы прикрывая голову. Приторно–вяжуще, позывая на рвоту, пахнет кровью.

На всех лошадей места в конюшне не хватило, несколько привязаны снаружи. Покрытые потниками, опускают морды в кормушку, хрумкают сено.

— М-ммм… — дрожливо и больно от нетерпения замычал Сизорин, видя, что его товарищ вкладывает коню удила. Бежать, сломя голову бежать!

— Дурак! Пешие не уйдём, лесов нет, — полоснул яростный шёпот.

Минуты ползли терзающе, точно их, как верёвку, протаскивали сквозь сердце. Человек обронил как–то буднично:

— Без седла сможешь? — и вдруг прошипел: — Винт подбери!

Парень схватил винтовку убитого. Через миг дверь избы заскрипела. Луна задёрнута облаками, оживающий порывами ветер будто сгущает сырую студёную мглу. В темноте обозначилась фигура на крыльце. Оба присели за лошадью. Журчит струя, троекратно разносится протяжный громкий звук.

Фигура удовлетворённо крякнула, нырнула в избу.

— Это ротный был, — сказал незнакомец, когда они шагом, чтобы не услышали в избе, проехали двор, огород и оказались на выгоне.

— Почём знаешь?

— Любой другой усёк бы: чегой–то часовой на его пердёж шуткой не отозвался? А ротный знает: с ним шутить не посмеют.

Сизорин, восхищённый новым приятелем, спросил, кто ж эдак называет: «михрютка»? «винт»? Тот ответил: воры.

— Так ты… не вор ли?

— Переверни шестёрку кверх ногами! — загадочно, совсем сбив с толку солдата, сказал спутник.

Днём добрались до своих. Белые грузились в эшелоны — было приказано до подхода противника отбыть на Самару. Ротный командир, наспех выслушав Сизорина, бросил его товарищу:

— Езжай! Там разберёмся.

Уселись в теплушке на солому среди однополчан Сизорина. Его спутник — неказисто–худощёкий, в телогрейке, в заношенном пиджачишке, в кроличьей шапке — выглядит примелькавшимся мужиком, каких миллионы: разве что разжился, по случаю, хромовыми сапогами.

Себя он назвал:

— Ромеев, Володя.

Он уже знает, что Сизорин работал на пороховом заводе в Иващенково подносчиком материалов, в Народную Армию вступил потому, что красные расстреляли отца — старого мастера: подбивал–де к забастовке…

Вскоре после Октябрьского переворота большевики «посадили на голод» весь заводской поселок Иващенково. Рабочим было предписано трудиться по двенадцать часов в сутки — за полтора фунта хлеба. Этого и одному — чтоб чуть живу быть, а семье? Собралась сходка — тысячи голодных, замученных: «Бастовать надо, товарищи!» А по товарищам, по безоружной толпе — товарищи комиссары из пулемётов…

Когда летом восемнадцатого провозгласилась в Сызрани белая власть, рабочие Иващенкова «косяком пошли» в армию Комуча. Причём сорокапятилетних оказалось не меньше, чем юнцов вроде Сизорина.

В который раз взахлёб он рассказывает однополчанам, как удалось спастись благодаря редкостным хитроумию и изворотливости Ромеева.

Искоса поглядывая на него, доброволец Шикунов, вчерашний конторщик порохового завода, спросил:

— Так ли было?

— Совершенно обычно! — последовал ответ. — Дело–то в сыске известное. Когда ворьё хочет обчистить склад, завсегда манят михрютку «на лайку». Тут первое что? Чтоб он стрельнул и чтоб те, кто в домах, знали — стреляет он. Тогда сади в него! Подумают — это он по приблудной собаке. Перевернутся на другой бок и задрыхнут.

Ромеев со значительностью указал на Сизорина:

— А без него не вышло б! — вынул из–под телогрейки револьвер. — Пульни я из этого нагана: любой баран отличит, что это не винт михрютки. А у малого оказался винт!

— Вы по прошлому–то… из сыскного будете? — интересовался Шикунов.

— Именно — и притом, в политическом разрезе! — уточнил со смешком, как бы балагуря, таинственный человек.

Двери теплушки широко раздвинуты — проплывают кленовые лески с розово–жёлтой листвой, то и дело открываются луговины, где ещё вовсю зеленеет высокая густая трава. Ромеев, обняв руками поднятые к подбородку худые колени, следит за мелькающими видами с чутким, радостным интересом.

Шикунов хотел было снова задать ему какой–то вопрос, но перебил Быбин — степенный многодетный рабочий:

— Нету, выходит, сил у начальства? Теперь что ж — отдаём за здорово живёшь Иващенково? Хорошо — мои убрались к родне в деревню. Но дом–то остался… Вот вы, — обратился Быбин к Ромееву, — много, должно быть, шли через расположение красных. Жгут они дома у тех, кто с белыми ушёл?

В ответ раздалось:

— Я этим больно–то не любопытствовал, но видел — горят дома!

И человек закончил вдруг странно–приподнято:

— Оттого Расея — избяная, что искони ей гореть охота!

— Охота гореть? — переспросил сумрачно–медлительный, испитого вида Лушин, огородник из–под посёлка Батраки, и нахмурился.

Загадочный человек меж тем достал из–за пазухи потёртый кожаный бумажник, бережно извлёк из него небольшую цветную репродукцию — по–видимому, из журнала. На ней — красивый замок с башней, возведённый на холме подле реки.

В первый момент Ромеев смотрел на картинку, печально улыбаясь, но вот выражение сделалось надсадно–страдальческим, на ресницах заблестела слеза.

— И чего б мне не жить там?! — вдруг проговорил отрывисто, двинул нижней челюстью, точно разжёвывая что–то неимоверно жёсткое, причиняющее боль. — Но не–е–ет…

Лушин, важно–насупленный, усатый, притиснулся к Шикунову, прошептал ему в ухо:

— Придурошный или придуривается.

Утро 6 октября 1918. Состав стоит на запасном пути станции Самара. Солнечно, почти по–летнему тепло. Станция запружена добровольцами Поволжской армии. Красные подступают к городу с запада, с юга, угрожая и ударом с севера. Белые начинают отход на Оренбург и на Уфу.

Гомон, суета, гудки паровозов. На перроне бабы торгуют варёной картошкой, воблой, малосольными огурцами, арбузами и другой нехитрой снедью. По двое проходят молодцы в тёмно–серых суконных френчах. Это вчерашние приказчики, лотошники, мукомолы, молотобойцы, ломовые извозчики. Сегодня они — в эсеровской дружине штаба государственной охраны. Наблюдают за порядком, главное же: выискивают предполагаемых «переодетых комиссаров», ведущих большевицкую пропаганду. Дружинники вооружены однозарядными винтовками «Гра». Франция, где они были сняты с вооружения треть века назад и загромождали склады, сбыла их России как союзнице в войне с Германией.