Галина Василевская - Прощай, Грушовка!

Отец слушал его, тер руками колени и морщился от боли.

— Ты, Николай, потерпи еще немножко, — сказал Мстислав Афанасьевич. — Я договорился с Пашей, помнишь, Дусин брат?

— Который в Дзержинске живет?

— Он самый. Приходил сегодня к нам, у него к хлопцам дело. Обещал доктора послать к тебе, нашего человека, советского.

— Вот за это тебе спасибо, — обрадовался отец. — А что у Паши за дела к хлопцам?

— Они тут разворачиваются, как мы с тобой когда-то в молодости. Все так и должно быть.

Мама настороженно прислушивалась к их разговору.

— Вы о чем? — переспросила она.

— Не волнуйтесь, — успокоил ее Мстислав Афанасьевич, — ничего плохого. Хлопцы на верной дороге. — И продолжал, обращаясь к отцу: — Говорят, в Лощицу вернулся бывший помещик. Запряг мужиков в телегу, чтобы воду возить. Сам на бочку взобрался. А его сбросили с бочки. Что там было!.. — Мстислав Афанасьевич поднялся. — Я на минутку к тебе забежал, про доктора сказать. А то придет человек, а ты ему не поверишь. Не поверишь — не вылечишься. Закон медиков. Ну, будь здоров!

— Постараюсь, — ответил отец. — Заходи. Так когда ждать доктора?

— Скоро.

Доктор пришел через день. Поначалу нам даже в голову не пришло, что это врач. Думали, кто-то ищет своих родственников. Одет он был по-деревенски, в лаптях, в сермяге, с торбой за плечами.

— От Паши я, от Павла Емельяновича из Дзержинска. Ну-с, где ваш больной?

Мама засуетилась, помогла доктору снять торбу, подставила стул к кровати.

Он долго щупал отцовы ноги, досадливо качал головой и наконец поставил диагноз:

— Тромбофлебит. Необходим покой, ноги класть повыше и делать компрессы с этой мазью.

Он протянул стеклянную баночку и тут же заторопился. У него были в городе неотложные дела, с ними надо управиться до комендантского часа.

После прихода доктора отцу стало легче. Только в комнате стоял резкий, неприятный запах мази.

Однажды брат вернулся домой под утро. Скинул с себя грязную одежду, умылся и лег на диван. Значит, опять всю ночь сгружал уголь и опять от усталости не мог есть. Мама взяла ключ от сарайчика и вышла. Вернувшись, положила на стол что-то завернутое в чистую тряпочку.

Я развернула и увидела выходные серые довоенные мамины туфли на высоких каблуках. Глаз не отведешь — такие красивые!

Все, что считалось в нашем доме более или менее ценным, после визита Антона мы спрятали в сарайчике.

И только одну вещь, очень дорогую для мамы как память о ее молодости, оставили в доме. Это было блюдо, не старинное, не из тонкого фарфора, и рисунок на нем незатейливый: конь, запряженный в плуг, а перед конем — трактор. Блюдо это подарили маме за хорошую работу на фабрике. Премию такую дали. Спрятала мама блюдо очень просто — подставила под фикус. И не видать его и в тоже время на глазах.

— Зачем ты принесла туфли? — спросил отец.

Мама не успела даже рта раскрыть, как Витя вскочил с дивана.

— Ты в сарайчик ходила? — Увидел туфли и тихо добавил: — Я бы сам мог сбегать.

Мама пристально смотрела на Витю. Он опустил глаза и опять лег.

— Нет, Витя, теперь ты мне все расскажешь, все, все.

— Это не наше.

— Тогда зачем вы держите это здесь?

— Нужно.

О чем они говорят? Почему только они понимают друг друга? Ни я, ни отец, который тоже вопросительно поглядывает то на маму, то на Витю, ничего не понимаем.

Опять у Вити секрет, тайна, о которой случайно узнала мама.

— Ну, ладно, я скажу. — Витя, не открывая глаз, говорил тихим, уставшим голосом: — Помнишь, когда мы возвращались домой, я отдал нашим бойцам, попавшим в окружение, все, что на мне было: пиджак, рубашку, брюки. Надо было спасти их из плена. Много ли у меня брюк и пиджаков?.. А пленных много. Ну, Славка показал нам с Толей склад за поселком, который не успели разграбить. Мы перенесли к Полозовым и спрятали брюки и рубашки. Часть в нашем сарайчике за дрова закинули. Все равно бы немцам досталось. А так… Знаешь, сколько пленных мы спасли благодаря этой одежде!

Пока Витя говорил, мама смотрела на него глазами, полными удивления и страха, точно видела его впервые.

— Вы же еще дети. Вам ли заниматься этим?

Витя ничего не ответил, будто не слышал.

Некоторое время в комнате стояла напряженная тишина. Нарушил ее отец.

— Не ругай его, мать. — Голос отца тихий, рассудительный. — Они же не для себя… А что дети они… Дети порой могут сделать очень много. На них же никто не подумает…

Мама вынула из шкафа старую наволочку, завернула туфли и сказала, ни к кому не обращаясь:

— Пойду на рынок, может, выменяю муки на затируху.

И пошла, опустив плечи, точно на них взвалили непосильную ношу.

По домам стали ходить вербовщики. К нам они зашли под вечер, когда Витя только-только вернулся с работы, мыл черные от угольной пыли лицо и руки. Вербовщиков было двое. Они разложили по всему столу фотоснимки и наперебой стали говорить, какая прекрасная жизнь ожидает тех, кто поедет на работу в Германию.

Неожиданно для меня отец, кряхтя, слез с кровати, подошел к столу, начал разглядывать фотографии.

— А это что за дворец? — спросил он.

— О, это ферма. Здесь живут фермеры. И ваш сын или дочь будут жить здесь. Посмотрите, какие светлые, просторные комнаты, какие добрые, приветливые лица у хозяев.

Отец долго разглядывал эту фотографию, затем показал пальцем на другую.

— А это что, коровник?

— Коровник, коровник. Вот видите, на стене висят доильные аппараты, руками доить не нужно, машины доят. Только ходи да присматривай. Легкая работа. А какие лошади, какие орудия для обработки земли! Можно сказать, сами сеют и жнут.

Отец чмокал губами и с наивным видом спрашивал:

— Зачем же туда ехать, если машины там все делают сами?

— Ну, надо помочь хозяевам.

— Та-ак, хозяева, значит.

— О-о! Хозяева необыкновенные, — поддакивали вербовщики.

— Знаю, встречался, — соглашался отец.

Он разглядывал фотографии, о чем-то думал, словно взвешивая. Я ничего не понимала. Ну зачем он так поддакивает им?

— На любую из этих ферм можно поехать? — спросил отец.

— Ну, конечно.

— Адрес можно записать?

— Можно, можно, — обрадовались вербовщики и стали искать адреса в своих записных книжках.

Под фотографиями никаких подписей не было.

— Вот. Выбирайте любое место. Хотите — недалеко от Берлина, хотите — под Гамбургом, Дрезденом, Лейпцигом.

— А вы мне все эти адреса дадите? Не обманете? — с азартом говорил отец.

— Что вы? За кого вы нас принимаете? Мы люди долга. Потом благодарить будете.

— Ладно, согласен. Уговорили. Я сам туда поеду, — сказал отец и стал кашлять. Он весь сотрясался от удушливого приступа. Мы к этому привыкли, потому что всю жизнь, сколько я себя помню, отец так кашлял.