Николай Чергинец - Сыновья

— Скажите, вы действительно русский?

Леонов молчал.

— Вы не бойтесь меня, я тоже русский.

Антон не сдержался и зло процедил:

— Русские тоже бывают разными: одни Родине служат, другие — ее врагам подметки лижут.

— Да-да, я вас понимаю. Встретить в этой глуши соотечественника и сразу же поверить ему — трудно. Я сейчас попрошу этих господ оставить нас одних, и если они согласятся, то мы сможем побеседовать.

Старик заговорил с американцем по-английски. Тот ответил «о’кей» и вместе с душманом вышел. Дверь они оставили открытой, и Леонов увидел, как его охранники демонстративно устроились на земле напротив входа.

Старик присел на землю, по-восточному скрестив нош.

— Я объяснил американцу, что вы вряд ли станете сразу же отвечать на его вопросы, и попросил разрешения сначала мне побеседовать с вами, а заодно попытаться уговорить вас не отказываться от разговора с ним. Американец согласился, но поверьте моему честному благородному слову, я не буду у вас ничего выпытывать и убеждать открыть военную тайну. Я старый, проживший большую жизнь человек и русского не видел более полувека. Нет-нет, русских людей я, конечно, видел, но все они, так же, как и я, из прошлого… из прошлой России. Но сначала я расскажу вам о себе. Я выходец из старой российской семьи, причем далеко не бедной. По отцовской линии я принадлежу к роду Потемкина. Был такой князь Потемкин, но вы, конечно, о таком и не слыхали.

— Нет, почему же, — неожиданно ответил Леонов. То ли жалость к русскому эмигранту шевельнулась в его душе, то ли желание показать, что в России к истории относятся с уважением, толкнули Антона к ответу. — Слышал я о князе Потемкине немало, знаю, что такое и потемкинские деревни, и потемкинская лестница…

— Бог мой, — вскинул руки вверх старик, — значит, революция не зачеркнула все, что было до нее в России.

Его слова «бог мой», а не «аллах велик» и руки, по-мусульмански взметнувшиеся к небу, вызвали короткую усмешку у парня.

— Да-да, я имею отношение к роду князя Потемкина, и не стоит удивляться, что революцию в России я воспринял враждебно. Не скрою, я долго воевал против нее. Более десяти лет после революции я не складывал оружия. Вел борьбу с красными. Потом пришлось навсегда уйти за границу, и я обосновался в Афганистане. Даже принял мусульманскую веру. Поселился сначала в Кандагаре, но затем перебрался в Герат. Оттуда недалеко до Ирана. Открыл свое дело, стал торговцем, женился. У меня четверо сыновей. Двое жили в Иране. Я говорю жили, потому что их сейчас уже нет в живых, погибли на ирано-иракском фронте. Третий сын должен быть где-то в Пакистане, но никаких вестей от него вот уже восемь лет не получаю. Четвертый живет в. Соединенных Штатах Америки. Обещал после смерти матери забрать меня к себе, но, увы, эти обещания тянутся уже более пяти лет. Я уже третий месяц живу здесь и торгую. Вот сегодня отыскали меня и представили американцу. Я ведь не забыл, как видите, русский язык и неплохо знаю английский. И, поверьте мне, не желание помочь американцу привело меня сюда. Сообщение о том, что в кишлаке появился русский, всколыхнуло все мои чувства к родной земле. И мне нестерпимо захотелось увидеть соотечественника.

— А в Герате вы не видели русских?

— Нет. Я боялся встречи с ними. Мне постоянно казалось, что, увидев меня, они потребуют моего ареста и казни. Но, просидев в этих горах немало времени, я все чаще стал задавать себе вопрос: чего мне в свои восемьдесят четыре года бояться? Жизнь прожита, и, к сожалению, большая ее часть вдали от Родины…

«Странный старик, — думал, глядя на него, Леонов. — То ли сказки мне рассказывает, чтобы в доверие войти, то ли действительно решил передо мной исповедоваться. А что, может, это у него и впрямь последний шанс в жизни с русским поговорить?»

— Да, Россия… — задумчиво глядя куда-то в угол слезящимися глазами, говорил старик. — Для нее я что? Просто брошенный в воду камень. И вот ведь как в жизни бывает: брошенный камень уже давно покоится на дне, а круги по воде продолжают расходиться. Этими кругами для меня продолжают быть моя память, моя совесть… Не дают мне покоя души тех, кто погиб от моей руки. Память требует от моей совести, чтобы я сказал о себе правду. Кажется, будь у меня чуть больше сил да лет поменьше, уехал бы в Россию. Пусть бы меня судили, пусть расстреляли, но зато остался бы я навсегда в своей, русской земле… дома и смерть не страшна.

У Леонова мелькнула мысль: «А что, если попытаться выяснить у этого старика, где я сейчас нахожусь? Заодно посмотрю, насколько он искренен со мной». Антон выждал удобный момент и спросил:

— А как вы сюда добирались из Герата?

— До Газни в общем-то проблем не было. Доехал на попутных машинах, из Газни до Майданшахра — центра провинции Вардак — тоже на попутных добирался, ну а сюда, до Джалеза, шел пешком.

— Сколько километров от Майданшахра?

— Двадцать — двадцать пять километров.

Леонов хорошо помнил эти места, несколько раз их рота оказывала помощь афганской армии на этой территории. Вспомнился десантнику и тот случай, когда их подразделение, пройдя напрямую через горы, преодолело заснеженные вершины и неожиданно вышло к кишлаку, на который напали душманы. Бандиты там устроили кровавую резню. Только стремительный бросок десантников спас тогда жителей кишлака от мучительной смерти. Этот кишлак — Леонов хорошо помнил — находился недалеко от Джалеза. Именно через Джалез прорвался тогда на помощь подразделению афганский батальон. Вместе они и разгромили противника.

«Так вот где я оказался, — думал Леонов. — До границы еще далековато, значит, есть у меня еще шанс убежать».

— А как же вам удалось беспрепятственно пройти через все кордоны, если ваша внешность сразу же выдает в вас европейца?

— Да-да, вы правы… Меня выручало письмо, которое дали мне на руки друзья. Письмо написал один из руководителей контрреволюции.

— Кишлак полностью занят душманами или они захватили только несколько крепостей?

— Нет. Они здесь хозяева. В их руках не только Джалез, но и рядом расположенные кишлаки. Душманы требуют, чтобы население безропотно подчинялось только им. Взымают с жителей налоги, пытаются внедрить свои законы, они уверены, что власть в их руках здесь навсегда.

— Ну, а вы как считаете?

— В каком смысле?

— Оправдаются их надежды?

— Лично я в их мероприятия не верю. Их главари дурачат простых, темных и забитых жителей гор, которые испокон веку привыкли верить словам. Взбудоражили народ, обманули, втянули в эту никому не нужную войну, а теперь для многих жителей назад возврата нет, сожжены все мосты.

— Это почему же? — запальчиво воскликнул Леонов. — А закон, который приняло правительство? Ведь он же освобождает от ответственности каждого, кто откажется от борьбы с революцией и добровольно сложит оружие.