Николай Чергинец - Сыновья

Фотоаппаратом со вспышкой он сфотографировал Леонова, лежащего в чужой одежде на полу, и вышел во двор.

Прошло еще полчаса, Леонов уже пришел в себя. «Как только окажемся в горах, брошусь в первую же пропасть». Встал, пошатываясь подошел к дверям. Хотелось пить. Губы потрескались, а в горле словно ком засел. «Нет, просить пить у них не буду. Потерплю… Скоро окончатся мои мучения». Он сделал несколько шагов вглубь и лег. Земля уже стала понемногу остывать, и избитому телу стало легче.

Антону опять вспомнился дом. Отец, наверное, пришел с работы. В квартире, как всегда, светло, тепло и уютно. «Интересно, что сейчас делает батя? Наверняка смотрит телевизор, а мать, как обычно, готовя ужин, журит его: «Только что пришел и сразу же к этому ящику прилип!» А может, они сейчас читают мое письмо? Прошло уже дней десять, как я его отправил. Стоп, о чем же я им писал в последнем письме? А… да! О том, что служба идет хорошо… Даже не забыл похвастаться, что представлен к награде… Воображаю, как будут они рады. Марина, конечно, не удержится и похвастает Кате. А я уже в руках врагаї Господи, что будет с мамой, когда сообщат о моем исчезновении? Лучше бы написали, что погиб, чем пропал без вести… Мама, милая мама, только в этих краях я начал понимать, насколько ты мне дорога!»

Антон не услышал, как открылась дверь. Вошли двое. Один из них что-то сказал, но Антон не понял его. Тогда душманы схватили его под руки и вывели во двор. Ворота были раскрыты настежь, а душманы строились в походную колонну. Около Леонова появились охранники. Молча и ловко связали ему руки и веревкой привязали к ишаку. Да так привязали, что он мог передвигаться только идя рядом, почти вплотную к животному.

«Черт с вами, — решил Леонов, — когда будем идти рядом с ущельем, в пропасть утащу за собой и вашего ишака».

В этот момент подошли американец и русский старик. Американец, делая вид, будто не замечает, что Леонов связан, улыбаясь, что-то громко сказал. Старик перевел:

— Он говорит, что вы уже заслужили довольно большой гонорар за вашу сегодняшнюю работу.

— Какую работу?

Старик скорбно пояснил:

— Они тебя, сынок, напичкали наркотиками и фотографировали в кишлаке среди убитых ими же людей. Я раньше не верил правительственному радио и газетам, которые рассказывали о таких кровавых побоищах, но теперь убедился в этом своими глазами…

Старика нервно прервал американец. Он, очевидно, требовал, чтобы старик пояснил, о чем тот так долго ведет разговор с пленным. Старик извиняющимся тоном что-то ответил ему.

Правда, старик тут же не преминул сообщить Леонову:

— Я ему сказал, что советую вам слушаться его и что вы не пожалеете об этом.

Подошел главарь банды и через своего переводчика тихо что-то пробормотал. Американец хлопнул Леонова по плечу и, сказав «о’кей», удалился. Старик хотел остаться около Леонова, но главарь банды злобно бросил ему: «Бу-ру!» [4] Буру — пошел, уйди (дари). , и старик поспешно отошел в глубь двора. И вот снова душманская колонна двинулась в путь. Шли быстро. Как только колонна вытянулась из кишлака, сразу же начался подъем в горы. У Леонова закружилась голова и началась одышка. Он замедлил шаг. Идущий сзади охранник подгонял Антона ударами приклада автомата. Второй охранник шел чуть впереди и тащил Веревку, которая была привязана к ишаку, чтобы он не замедлял движение.

Томительно долго тянулась ночь. Силы Антона были на исходе, и их поддерживали только мысли о побеге.

Остановились на первый привал. Леонова отвязали от ишака, но рук не развязывали. Он присел на небольшой острый камень и настороженно оглянулся: «Где мы сейчас? Судя по звездам, идем на юг или юго-восток. Когда же окажемся у какой-нибудь пропасти? Только бы хватило сил! Только бы выдержать!»

Через короткое время движение возобновилось. Через несколько километров гора, идущая чуть левее, как бы начала расти вверх, закрывая звезды. Вскоре тропа свернула к этой горе, и теперь огромная скальная стена была рядом с тропой. Справа потянулись многочисленные нагромождения камней, а среди них отчетливо слышалось журчание воды. Антон облизывал сухие губы, мечтая хотя бы о глотке воды. Перед его глазами стояла живительная, прохладная, свежая вода. Это было настоящей пыткой! И когда горная речушка стала уходить правее и шум ее становился все тише и тише, Леонов даже вздохнул с облегчением: «Если нельзя попить, то пусть вода и не напоминает о себе». Он постарался думать о чем-то другом. На этот раз вспомнилась ему родная рота, товарищи Коблик, Шувалов, Кольцов… Почти месяц назад во время привала они мечтали о том времени, когда вернутся домой, договорились, что «гражданка» их не разлучит и что дружить будут они всю жизнь. Они тогда вполголоса пели песню, рожденную на афганской земле:

Простой душевный мотив всегда трогал души молодых солдат. В такие минуты думалось и мечталось легко, хотелось, чтобы песню, которую пели, услышали родители, близкие, друзья. Голосом Антон не обладал, но пел с душой, и это нравилось ребятам.

Воспоминания прервала пропасть. Антон четко увидел, что справа началась черная бездна. Вот оно, спасение от плена, от унижения и позора. Десантник сжался в комок, еще немного и вперед, в эту бездну! Как бывало раньше с парашютом, готовился он сейчас к своему последнему в жизни прыжку. Мысль работала четко. Сейчас он думал только об одном: как исполнить этот прыжок, как увлечь за собой это бедное животное. Когда нога наступила на небольшой камешек, Антон как бы случайно столкнул его в черную бездну. Шума падения не услышал: значит, глубина большая. А тут еще душманы заметили, что пленный был привязан очень коротко, а тропа настолько узка, что он не мог идти рядом с ишаком, и удлинили веревку. Теперь Леонов двигался за обреченным животным. «Прощай, Родина! Прощайте, родные, друзья!» — мысленно воскликнул Леонов и рванулся вниз, в бездонную, черную пустоту…

Нина Тимофеевна Чайкина много дней подряд не находила себе места. Несмотря на то, что Павел прислал ей три письма, в которых бодро писал о том, что у него все хорошо, мать волновалась. Она словно между строк читала о том, что с сыном что-то случилось. Нет, она не сомневалась, что это почерк Павла… Ее смущал запах: пахли письма лекарствами. А тут еще и Павел вдруг начал писать, что, дескать, главное остаться живым. Это тоже настораживало. Ранее он так не писал. Тревога толкнула Нину Тимофеевну, казалось, на безрассудный шаг. Она узнала номер телефона одного из госпиталей, находящихся в Туркестанском военном округе, и позвонила туда. Ей ответили, что ее сына там нет. Тогда Нина Тимофеевна попросила у них номер телефона ближайшего госпиталя. Там тоже Павла не оказалось, но со слов отвечавшего ей сотрудника госпиталя Нина Тимофеевна узнала номер телефона третьего госпиталя. Позвонила. Ответил мужской голос. Нина Тимофеевна поздоровалась и спросила: