Николай Чергинец - Сыновья

— Там, где лазурит духи добывают? Слышал. Наш батальон там бывал.

— Да, там Ахмад-Шах командует духами. Страшный район. Горы до самого неба. Ущелья глубоко в землю уходят. А духов с любыми, самыми современными видами оружия — хоть пруд пруди. Меня привезли в кишлак. Сразу же привели какого-то иностранца. Все уговаривал меня написать расписку о том, что я добровольно ушел из части и прошу политического убежища на Западе. Ну я, конечно, послал его куда положено. Иностранец тут же ушел, и за меня, наверняка по его команде, взялись духи. Били тонкой металлической цепью, резиновой палкой, шлангом с завинченной на конце большой гайкой. До костей, сволочи, тело рассекли. Лупят, а их переводчик по-русски долдонит: «Примешь ислам?! Примешь ислам?!»

Меня на дворе приковали цепью к двум разлагавшимся трупам, даже без сознания слышал их запах. Не помню, сколько дней прошло. Пришел в себя и вижу: сбрасывают недалеко от меня с арбы нашего парня. Ноги у него нет, вместо ноги кровавое месиво. Духи заставили крестьян бросать в него камнями. Затем привязали его веревкой к лошади и в небольшую пещерку отволокли. Думали, наверное, что он скончался. Пещера была недалеко, к вечеру и меня туда бросили. Смотрю, а парень жив. Когда мы чуть окрепли, удалось сбежать. Ну куда денешься в Панджшере, когда все вершины ихние? Нас поймали, били долго и ногами и цепями, чем попало. После этого мы расстались. Однажды один дух, который чуть-чуть по-русски разговаривал, мне неожиданно рассказал целую легенду об одноногом русском, которого смерть не брала. Я сразу же догадался, что речь идет о Володе Каширкине. Он несколько раз убегал, его ловили и зверски избивали, а он выживал и снова пытался бежать.

Как-то раз во время налета афганской авиации на душманскую базу Володя снова убежал. Но куда может убежать изможденный парень на костыле? Дух мне сказал, что его поймали и убили.

Мещеряков помолчал и с тихой яростью промолвил:

— И почему я не сделал того же? Лучше в земле лежать, чем здесь вшей и блох кормить.

— Ничего, друг, потерпи. Теперь нас много, рванем все вместе.

— Нет, Антон, я уже отбегался. Сдохну в этой яме.

— Ты что, спятил?! Брось, Серега, не дрейфь!

Мещеряков грустно улыбнулся.

— Нет, Антон, я точно знаю, что моя песня спета. Не смогу я даже эту камеру пересечь…

В дверях послышался лязг запоров, и разговор пришлось прервать. Вошли четверо мужчин и женщина. Леонов сразу же отыскал глазами Николаева: узнает ли он старую знакомую Людмилу Торн? Николаев толсе посмотрел на Антона, узнал, значит.

— Мальчики, здравствуйте, — весело сказала Торн. — И в ответ на глухое молчание капризно спросила: — Чего вы на меня-то сердитесь? Я же здесь ни при чем. Я за вас болею, хочу вам помочь. Я недавно приехала из Штатов. Возила туда одного вашего паренька. Он оказался умнее вас и сейчас дышит воздухом свободы и любви. Неужели вам хочется умереть в этой яме? Вы же знаете, что для Советов вы — отрезанный ломоть, да и контрреволюционеры отрицают, что вы в плену. Со мной пришли журналисты. Они хотят лично убедиться, как с вами здесь обходятся.

— Они писать об этом будут? — хмуро спросил Тамарин.

— На Западе свобода печати, и если они найдут что-нибудь интересное для своих газет, то, конечно, напишут. Так что старайтесь им понравиться, мальчики, — с улыбкой закончила она.

— Вот пусть и расскажут, как нам здесь живется, — сказал Викулин. — Только правду.

— Мы уже забыли, что такое свежий воздух, солнце, — добавил Салуецкий.

— Нас здесь почти не кормят, издеваются.

— Почему о нас не хотят сообщить советскому посольству? Красному Кресту?

Возмущенные голоса доносились со всех сторон.

— Тише, тише, мальчики, — подняла руку Торн, — спокойно. Мы будем с каждым из вас беседовать в отдельности и всех выслушаем.

Она повернулась и, увлекая за собой мужчин, вышла.

— Мужики, честное слово, они что-то задумали! — подхватился Николаев. — Наверняка какую-то провокацию.

— Хотят побеседовать с каждым по отдельности, это какая-то ловушка, — согласился Тамарин.

Вакеев вскочил на ноги.

— Товарищи, а если нам объявить бойкот? Будут вызывать по одному — не ходить и требовать, чтобы разговаривали сразу же со всеми, со всем коллективом.

Леонов тоже поднялся.

— Нет, ребята, давайте не отказываться от беседы. Но каждый пусть требует одного: передачи нас советскому посольству или встречи с представителями пакистанских властей. Пусть они убедятся, что нас даже по одиночке не сломить.

Принесли еду. Леонов и Николаев чуть не вскрикнули от удивления. Среди шестерых молчаливых мужчин, принесших еду, был и их старый знакомый возница. Вел он себя так, словно никогда не видел ни Леонова, ни Николаева. Когда он наливал Леонову в маленькую металлическую мисочку суп, коротко взглянул ему в глаза. Антон в этом взгляде уловил доброжелательность, а когда принимал миску, то под пальцем почувствовал маленький бумажный комочек. Он отошел подальше от раздатчиков пищи и незаметно положил комочек в карман. Сердце билось громко и часто, мысли путались.

«Неужели это какой-то сигнал? — думал он, с нетерпением дожидаясь, когда раздатчики уйдут. — Не зря же этот афганец так часто оказывается рядом с нами».

Когда пленники остались одни, Леонов осторожно развернул бумажку и тут же воскликнул:

— Петя, Тамарин! Леша! Идите сюда!

На бумажке было по-русски написано: «Советские друзья, здесь, в душманском центре, вас содержат в тюрьме. Мы — афганские солдаты, сержанты и офицеры, которые попали в плен, тоже находимся в тюрьме. Наши тюрьмы расположены в одном дворе. Через человека, который принесет вам записку, передайте список всех вас. Мы сможем переправить его через афганское командование вашему руководству, и они потребуют от пакистанского правительства возвратить вас на Родину. Да здравствует афганосоветская дружба!»

— Вот это да! — тихо воскликнул Николаев.

Но Тамарин приложил палец к губам: молчи, мол. И спросил Леонова:

— Как ты считаешь, не провокация ли?

Леонов не успел ответить. Лязгнули запоры, и в камеру вошли четверо. Двое с короткими израильскими автоматами остались у дверей, а двое безоружных подошли к Мещерякову. Один из них легонько пнул его ногой и жестом показал, чтобы он вставал.

Мещеряков отрицательно покачал головой и рукой показал на ноги. Сейсейбаев громко объяснил душманам, что Мещеряков не может передвигаться сам.

На удивление солдат, душманы восприняли слова Сейсейбаева с пониманием. Подхватив Мещерякова, они вывели его из камеры. Дверь захлопнулась, и парни сразу же взволнованно заговорили между собой.

Тамарин, пользуясь тем, что его никто из солдат, кроме Николаева и Леонова, не слышит, сказал: