Иван Василевич - Подвиг живет вечно (сборник)

— Я проклинаю, Кристина, твое отступничество.

Глаза говорившей все более темнели, наливаясь гневом.

— Проклинаю нашу с тобой дружбу, проклинаю любовь к тебе — я ведь так тебя любила! А ты едешь в Берлин и будешь учиться. У кого? У фашистов! Это отвратительно…

Одной из них, Кристины, давно уже нет на свете. С другой, по-прежнему черноволосой, хоть и вошедшей в звание бабушки, оставшейся до удивления молодой в чувствах, в душевной приподнятости, мы сидим в ее маленьком институтском кабинете. Она то и дело сокрушенно опускает голову и плачет, тихо, безутешно.

— Если бы я знала тогда. Если бы знала… Больше всего меня угнетает, что она перед казнью, в последний жизненный миг свой могла вспомнить именно эту нашу тяжкую размолвку, мои несправедливо жестокие слова…

Потом, дома, она покажет детскую, где выросли ее сыновья, все трое: на стене, в обрамлении цветов-бессмертников, портреты Георгия Димитрова, Владимира Ильича Ленина, Николая Вапцарова, Владимира Заимова, наших фронтовых героев — Виктора Талалихина, Александра Матросова, Зои Космодемьянской, Олега Кошевого и ее подруги — Кристины Яневой.

Дети видели эти портреты со дня своего рождения, они сопровождали их возмужание и встречают сейчас, когда, ведомые любовью, они время от времени наведываются в родительское гнездо. Вновь и вновь вглядываются сыновья в фотографию Кристины Яневой, для них сызмальства — тети Кристины.

— Прошу вас, если будете писать, не указывайте моей фамилии, — говорит на прощанье хозяйка. — Мне и без того нестерпимо стыдно перед мужем и детьми, перед теми, с кем дружила в те далекие трудные годы. И в первую очередь перед ней, перед моей вечной сестрой.

Многие-многие годы возвращалась к ней Кристина. И вот вернулась. И разве к ней одной? К друзьям, в памяти которых живет свято. К Болгарии, чьей верной дочерью была и оставалась всегда. И к России.

Вскоре после победы над фашизмом пронесся слух: Янева-то была, оказывается, разведчицей. Потом, стараниями историков-исследователей, появлялись уточнения: как разрабатывалась легенда, как удалось перехитрить германское посольство в Болгарии, чтобы послать Кристину Яневу на стажировку в Берлинский университет. Вот почему — понимаете? — свернула она свою общественную работу, перестала бывать на публичных свободных диспутах, будораживших молодежь, избегала даже мимолетных встреч с теми, без кого еще вчера не могла прожить и часа…

«А мы-то!» — горестно казнят себя сверстники Яневой. Но в чем их вина? Они же действительно не ведали ничего! Уж на что дотошны гестаповцы, коими была наводнена в ту пору София, и те ни о чем не догадывались. Видимо, подпали под гипноз, поскольку рекомендательное письмо-после нескольких бесед — вручал ей лично посол фон Бекерле, преуспевающий дипломат.

…Поезд на Берлин уходил поздним осенним вечером, в темноте незаметно растворились звезды, лишь над горой Витошей, ее родной Витошей, краснела едва приметная издали сигнальная лампочка. На газетном листе, оставленном на приоконном столике тетей Златкой Караяневой, нет, не тетей, а мамой, мамой, ведь с пяти лет воспитывалась у нее, смутно виделись цифры: 1942…

А подруги проводить не пришли. Ни одна. Когда ей пришлось объявить о своем отъезде, в их взорах вспыхнуло неприкрытое отчуждение, неприязнь, боль.

У тети глаза тоже не были такие, как прежде, добрые, — в них застыла растерянность, недоумение, угнетенность всем происходящим.

Страшно, как страшно… Кристине хотелось разрыдаться, хотелось крикнуть: да поверьте мне, люди, бесконечно близкие люди, ни в чем я не виновата перед вами, во всем — и в мыслях, и в дыхании, и в делах, что предстоят, — я остаюсь с вами, но не могу сказать об этом… Нельзя, нельзя!

Колеса под вагоном стучат, стучат. Дорога бежит в неизвестность, как потом окажется — в бессмертие. Я же, спустя десятилетия, подолгу сижу в музее истории революционного движения Болгарии и с волнением ищу начало той дороги, начало биографии, что до сих пор воспламеняет сердца. Документов сохранилось мало, ведь война прокатилась по этой земле, но научные сотрудники музея сделали, казалось, невозможное: они по крохам восстановили биографию Кристины Яневой, опросив множество людей, собрали ее письма родным и знакомым, в том числе из Германии; как живая, смотрит Кристина с фотографий, покинувших семейные архивы. Лицо пленительно красиво. Особенно покоряют глаза — большие, радостные, затененные густыми ресницами. «Здравствуйте, кто меня помнит, здравствуйте, новые поколения, я всегда с вами?» — будто въяве доносится ее голос — одухотворенный, чистый.

— Вот основные даты ее пути, — с грустью и гордостью одновременно произносит Мария Челебийская, заведующая отделом фондов музея и секретарь парторганизации. — Смотрите, всего несколько страничек, а повесть можно написать — повесть о несгибаемом племени антифашистов, патриотов, бойцов…

Вглядимся, вчитаемся в эти даты. Родилась Кристина 30 октября 1914 года. Село Височен на карте не обозначено, даже на окружной. «Это все равно что хутор у вас в старой России», — комментирует Челебийская. И через минуту, отыскав нужный документ, добавляет: «Село маленькое, а известное — своим бунтарством, непокоренностью. Неукротимым бунтарем был и отец Кристины — Иван Янев, бунтарем-революционером, о нем и газеты писали». Златка Караянева, мы уже говорили, что это тетя Кристины, в своих воспоминаниях утверждает, что не было для девочки героя притягательнее, чем отец. Когда Янева-старшего арестовали, он под пытками ни одного своего товарища не выдал. Когда осудили на смертную казнь, он не упал на колени в мольбе о снисхождении. «Я никогда его не забуду!» — говорила не раз Кристина дорогой своей Златке.

— Буду во всем достойна отца! — прошептала Кристина, обнимая тетю, когда до отхода поезда София — Берлин оставались последние мгновения. — Поверь, буду достойна…

«Достойна отца? И это говоришь ты, предав самое святое?» — Златка Караянева не скрывает, что именно так она думала тогда, возвращаясь с вокзала домой. Она не строит из себя провидицу, как делают порой родственники героев. Лишь потом, когда узнала все, поняла, что значили прощальные слова Кристины, чем клялась она, идя навстречу смертельной опасности.

Нет, не на пустом месте вырастают личности. Огонь зажигается от огня. Трудно, почти невозможно распознать, что от кого перешло в тебя конкретно, но любимый человек, которому ты поклонялся, остается с тобой навсегда, остается вечной заряжающей частицей, духовным наставником.

Один из сотрудников музея рассказывал:

— Узнав, что мы собираем документы о Кристине Яневой, пришел к нам ее сокурсник по университету, вспоминал с трепетным душевным подъемом, что видел недавно альбом, в котором рукой Кристины написано: «Георгий Димитров — вот великий герой!» Как, спрашиваем, могла появиться та строка, в связи с чем? Да вы забыли, отвечает, что шел тогда тысяча девятьсот тридцать третий год? Лейпцигский процесс…