Франц Таурин - Партизанская богородица

— Товарищи! — сказал наконец Бороздин. — Время к вечеру, а гости не кормлены.

После обеда Вепрев спросил Брумиса:

— Значит, не очень-то поверили нашему письму?

— Теперь могу сказать: сомневались, — ответил Брумис.

— Ты лично тоже сомневался? — спросил Бороздин.

— И я сомневался.

— Стало быть, на смерть шел?

Брумис в ответ пожал плечами.

— Вас сколько всех?

— С командиром сорок два.

— Хватило бы за двоих рассчитаться.

— Это как же понимать? — спросил Трофим Бороздин.

— Понимать надо так. Если в отряде к вечеру не будет от нас вестей, то ночью... всем вам амба.

— Ты же говорил, отряд подойдет завтра к обеду?

— Для того и говорил.

Такой манифестации крестьяне старинного приангарского села Перфильево еще не видывали.

Впереди с полыхавшим на ветру красным знаменем шел Петруха. За ним в ряд трое: Бугров, почти такой же высокий Вепрев и Брумис, рядом с ним выглядевший коротышкой.

Партизанская колонна была расчленена на три подразделения. Передом шли ветераны-бугровцы, их вел помощник командира сухопарый и сутуловатый Денис Ширков. Следом шел отряд подымахинских крестьян во главе с Ильей Федосеевичем Головановым. Замыкал колонну взвод солдат бывшего малаевского отряда. Их возглавлял Трофим Бороздин.

Внимание сельчан, особенно женской их половины, было приковано к замыкающему взводу, который выделялся строевой четкостью шага, безукоризненным равнением в рядах и форменным обмундированием. Солдаты шли с вскинутыми на плечо винтовками, и тщательно отчищенные штыки блестели на солнце.

Высокий, стройный Аниська Травкин шагал правофланговым в первом ряду взвода.

— Какой молоденький да хорошенький! — ласково говорили бабы, провожая глазами тонкую Аниськину фигуру.

Босоногие мальчишки и девчонки бежали за гулко ступавшим взводом, а старики и старухи, сбившись небольшими кучками, обсуждали диковинное событие.

— Вот, гляди-ка ты, солдаты, каратели, а теперь, значит, с крестьянами заодно! — подивилась древняя старуха и перекрестилась дрожавшей от волнения и немощи рукой.

— А солдаты-то кто? — рассудительно произнес высокий старик в черном картузе с широкой тульей. — Те же крестьяны. Кому внуки, кому сыны, кому братья.

— То-то братья! — возразил другой, уперший в березовый дрын длинную сивую бороду. — Слыхал, поди, в Подымахиной всю деревню перепороли? А смертоубивста кругом скоко!

— Последние времена! — прошамкал третий, самый древний. — Сказано в писании, брат на брата!..

— Ты бы, Финогоныч, не напущал туману, — возразил старик в черном картузе. — Было так, брат на брата, а теперь, видишь сам, как дело повертывается. Вместях, стало быть, солдат с мужиком отыщут правду, укоротят буржуя.

Финогоныч в досаде махнул темной и заскорузлой, как пласт лиственничной коры, рукой и продолжал сердито бормотать что-то свое...

Партизанская колонна проследовала из конца в конец села и вернулась к зданию школы, где размещался отряд Вепрева.

По сигналу Бугрова начальники подразделений скомандовали: «Вольно! Разойдись!», и партизаны смешались с солдатами в пеструю живописную толпу.

К Брумису подошел бородатый партизан, протянул ему взятые вчера вагановские часы.

Брумис засмеялся.

— Ты что? Носи на здоровье!

— Никак невозможно, — решительно отказался бородатый. — Я ведь, чтобы сберечь для отряда, а не для корысти.

Бугров и Вепрев поднялись на высокое школьное крыльцо. Бугров объявил митинг открытым, предоставил первое слово Брумису.

Не в первый раз выступал Брумис на митинге. Было у него, что сказать людям. Была выстраданная всей нелегкой жизнью правда, была радость от сознания того, что к правде этой тянутся люди и готовы идти за нее на смертный бой.

...Закончился митинг избранием Военно-революционного Совета нового объединенного отряда.

Председателем Военно-революционного Совета и начальником отряда выбрали Бугрова, его помощником — Вепрева, секретарем Совета — Владимира Брумиса.

— Всех членов Совета прошу после митинга в штаб, — сказал Бугров.

И, обернувшись к стоящему позади Вепреву, заметил в одном из окон девичье лицо.

— При твоей особе состоит? — спросил у Вепрева, кивнув на окно.

— Учительница здешняя, — ответил Вепрев. — Между прочим, очень помогла нам в ликвидации Малаева.

Бугров еще раз, но уже уважительно, посмотрел на Катю Смородинову.

Русло могучей реки перекрыла каменная стена. Усилиями тысячелетий река раздробила преграду, пробила себе ход к океану и, прыгая с обломка на обломок, спускалась по гранитной лестнице в узкое глубокое ущелье. Расчлененная на сотни и тысячи протоков и струй, мчалась она по огромным, зализанным ею валунам, и каждая струя высекала из первозданной тишины свою радостную, звонкую ноту.

Сотни и тысячи этих победно ликующих возгласов сливались в одно, образуя могучий голос реки.

Глухой, грозный, устойчиво постоянный гул заполнял до краев ночную долину, по узким распадкам взбирался в горы и растекался по окрестной спящей тайге...

Маленький отряд Сергея Набатова, преодолев крутой перевал, спускался к реке. Шли медленно, по извилистой, мало нахоженной тропе. У каждого нелегкая ноша. Несли на плечах оцинкованные жестянки с патронами. Корнюха Рожнов, прихрамывая, волочил за собой «максима». Палашка тащила на спине большой узел с посудой и кухонной утварью.

Идущий впереди Санька Перевалов запнулся за поваленную поперек тропы лесину. Остановился, с легким матерком потирая ушибленное колено.

— Убился? — спросил Сергей.

— Кости целы, — ответил Санька, — сейчас отойдет.

— Присядем малость, — сказал Сергей. — Санька ногу разбил.

— Говорил, пусти меня передом, — укорил Сергея Семен Денисыч, — Ночью по лесу надо ходить осторожно.

— За тобой еще неделю проплетешься! — огрызнулся Санька.

— А тебе все прыг-скок... Молодо-зелено!..

Сели на повинную в остановке лесину, сняли оттянувшие плечи винтовки и берданки. Палашка даже сапожки скинула — пусть отдышатся ноги. Угостились из мирского Денисычева кисета ядреным самосадом.

Курили молча, думая каждый о своем...

Сергей думал о жене и сыне, которым и невдомек, что он так близко от них... Кузька, понятно, спит, набегался за день... завел уж, наверно, новых друзей-приятелей... в его годы жить легче... а поди соскучился по отцу... А Лиза, неспокойная душа, наверно, и ночью томится. Когда его нет, и спит одним глазом, а потом весь день ходит смутная... Нелегкая ей досталась доля... не по ее силе... Надломило душу... совсем другая стала... А когда-то в девках первая была плясунья и певунья... Вот и сейчас не на радость ей эта нечаянная встреча. Радость короткая, а боль от новой разлуки — надолго... Может, и не показываться?.. Нельзя!.. Кабы знать, увидишь еще их или нет?.. Так ведь про то никто не знает...