Франц Таурин - Партизанская богородица

Узкая проселочная дорога, огибая матерые лиственницы, петлями вилась среди обступившей ее непролазной тайги. Тут и пешему не пройти, а продираться. А конному — шагу не ступить в сторону.

Припряженная справа соловая пристяжная то и дело тыкалась мордой в нависавшие на дорогу ветви, сбивалась с ноги и жалась к оглобле, больше мешая, нежели помогая гривастому гнедому кореннику.

Деревья уже наполовину сбросили листву, но теснившиеся к дороге расцвеченные осенью березы и осины сочно выделялись на темной зелени сосен. Густой подшерсток из багульника, жимолости и шиповника не давал заглянуть в глубь тайги. И только по торчавшим из их зелени сухим вершинам давно поваленных и полуистлевших деревьев угадывались неизбежные таежные завалы.

Длинная тряская дорога надоела Саньке.

— Далеко еще? — спросил он у подводчика.

— До Коноплевой? Однако верст восемь будет, — ответил мужик. Подумал и добавил: — К обеду добежим.

— Понужай веселей! А то и к ночи не обернемся.

— Куда понужать-то! — с неудовольствием возразил подводчик, — Не наше. И так колесы стонут...

Телега еще раз запнулась на корневищах, переползавших дорогу. Подводчик соскочил с облучка, взял коренного под уздцы. Начинался крутой спуск. Сергей и Санька тоже слезли. Один Денисыч привольно посапывал в кузове.

— Подержи пристяжную! — попросил подводчик Саньку. — А то сволокет под гору.

— Ну ты, блондиночка! — сказал Санька, наматывая повод на руку. — Не озоруй, не балуй!

Спустившись в распадок, уткнулись в болотистый кочкарник. В давно наезженных колеях стояла ржавая вода.

Санька встал на зыбкую кочку, потянул за повод пристяжную. Лошадь нехотя ступила, провалилась и отпрянула назад, обрызгав Саньку жидкой грязью.

— Ну ты, окаянная! — выругался Санька и попрекнул подводчика, — Куда ты, борода, нас завел!

— Ездют тут, — оправдывался мужик, — сам проезжал, сухо было. Надо быть, опосля дождей натекло. А другой дороги на Коноплево нету. Разве что через Братский острог.

— Та дорога нам пока не годится, — сказал Санька.

И стал разуваться.

— Поищу броду.

— Какой тут брод? Болота она и есть болота... Завязим телегу... — сказал подводчик.

Видно было, что ему не хочется ехать дальше.

Санька снял ичиги, засучил штаны. Встал между кочек, и нога сразу ушла по колено в холодную жижу. Санька вытащил ногу, обтер травой и стал снимать штаны.

— Прибор застудишь! — засмеялся мужик. — А чего, ей богу! Осталось до Коноплевой всего ничего. Верст пять, не боле... Идите, я вас здесь обожду...

Санька, не утруждая себя возражениями швырнул штаны в телегу и, поблескивая белыми ягодицами, снова полез обратно в болото. Перебрел его в нескольких местах.

— Больше разговору, — сказал он, выбравшись на сухое. — Сажени четыре, а дальше сухо. Топор есть?

— Как же без топора! — ответил мужик и достал топор, спрятанный в кузове под соломой.

— Вымостим гать, — сказал Санька. — На полчаса делов.

В Коноплево добрались только к вечеру.

У околицы встретили пожилого крестьянина с уздечкой в руках. Завидев людей в солдатской одежде, крестьянин повернул обратно.

— Обожди, отец! — окликнул его Санька.

Крестьянин остановился. Поравнявшись с ним, Санька, Сергей и Денисыч слезли с телеги.

Сергей поздоровался с крестьянином за руку и, чувствуя его настороженность, сказал успокоительно:

— Мы свои, партизаны.

Незаметно было, чтобы крестьянин обрадовался этому известию. Сергею даже показалось, что в медвежьих, глубоко запавших глазах мужика, словно из норы, выглядывавших из-под нависших лохматых бровей, промелькнула угрюмая усмешка.

— Бывайте здоровы! — сказал крестьянин. — Нонеча везде партизаны. У нас тоже стоят.

— Партизанский отряд организовали? — обрадованно спросил Сергей.

— Сказывают, из Шиткинской волости пришли, — хмуро, словно нехотя, ответил крестьянин.

— Сколько их?

— Надо быть, десятка три.

— Давно пришли?

— Втора неделя доходит, — ответил мужик еще более хмуро.

Санька подмигнул Сергею и спросил крестьянина:

— А ты, отец, видать, не шибко им рад?

— Кому это?

— Партизанам, говорю, не шибко рад. Чего-то огорчаешься.

Крестьянин насупился.

— Мне чего огорчаться? Мое дело сторона. Я не баба и не девка, меня за подол не словишь.

— Охальничают? — спросил Семен Денисыч.

— Всяко бывает...

— Кто командир отряда? — спросил Сергей.

— Не знаю.

Сергей обменялся взглядами с Денисычем и Санькой. Те, без слов поняв его, согласно кивнули.

— Где штаб ихний? — спросил Сергей.

Мужик посмотрел на него с недоумением.

Сергей спросил более понятно:

— Начальник ихний где стоит?

— В поповом доме, — ответил мужик.

— Доведи нас туда.

— Чего вести-то? — возразил мужик. — Дом пятистенный, железом крытый, возля церкви. Сразу увидите... А мне недосуг, — он потряс уздечкой, — коня имать надо.

И не по годам расторопно пошагал за околицу.

— Поняли? — спросил Сергей, проводив его глазами.

— Опасается, — сказал Денисыч.

Санька был другого мнения.

— Наводит тень на плетень. Хитер, кулачина.

— Поехали к попу в гости, — решительно сказал Сергей, усаживаясь на облучок.

В просторной горнице поповского дома было людно и шумно.

Первое, что бросилось в глаза остановившемуся на пороге Сергею, — странная троица, восседавшая за обильно накрытым столом.

Посреди, как бог-отец, возвышался рыжий бородатый детина, лет сорока с виду. Из-под низко свесившихся темно-русых кудрей настырно смотрели круглые ястребиные глаза. Он был заметно навеселе и, покачиваясь в такт песне, напевал приятным, чуть сиповатым баском про бродягу, бежавшего звериной узкою тропой...

Одесную [4] По правую руку от него. его помещался сухонький старичок, седоватый и лысоватый, вполне соответствующий богу духу святому. Он, привстав, чтобы дотянуться до уха рослого соседа, что-то доказывал ему.

Ошуюю [5] По левую руку от него. , откинувшись на спинку стула, вместо бога-сына, сидела матерь божья, разбитная круглолицая бабенка. Она, прищурив темные, слегка раскосые глаза, пьяненько похохатывала и поеживалась под тяжелой рукой бога-отца, небрежно брошенной на ее налитые плечи.

На дальнем конце стола примостились архангелы — два дюжих молодца с воловьими затылками. Эти, не теряя времени на пустопорожние разговоры, старательно работали челюстями.

Прислуживала за столом дородная, уже в годах женщина. Судя по одежде (на ней была шелковая кофта и длинная, тонкой шерсти юбка) и по кольцам, нанизанным на толстые пальцы, — не кухарка или горничная, а сама хозяйка дома.

Она, выйдя из кухни с дымящейся жаровней в руках, первая заметила пришельцев и испуганно вскрикнула.