Франц Таурин - Партизанская богородица

— И я про то, — поддержал Липатов, внимательно прислушивавшийся к разговору командиров, — а то мы, выходит, навроде христосиков. Нам в ухо, а мы — другое подставляй!

— Товарищи!.. — начал Вепрев тем тоном, каким говорят с малыми капризными детьми, но остановился, удивленный странным зрелищем.

В лощине, саженях в полутораста от них, к дороге прижалось длинное серое здание, сарай с широкими дверями-воротами. Из темного проема раскрытых ворот вышел высокий человек в светлом сюртуке и широкополой соломенной шляпе. В руках он держал шест, на конце которого трепыхалось по ветру что-то белое.

Когда человек в соломенной шляпе подошел ближе, все разглядели, что к шесту рукавами привязана белая сорочка.

— Ах, язви тебя! — закричал Петруха. — Сообразительный господин!

Человек в соломенной шляпе безошибочно определил командира и приблизился к Вепреву.

— Производитель работ на строительстве Илимского тракта техник Преображенский! — представился он.

И, не получив ответа, продолжал:

— Строго говоря, я не имел права выходить с белым флагом. Во-первых, меня никто не уполномочивал. Во-вторых, и в данном случае это самое главное, я не являюсь воюющей стороной и поэтому не правомочен капитулировать.

При этом на его удивительно несуразном лице — высокий лоб, очень крупный горбатый и мясистый нос и почти полное отсутствие подбородка — застыло мало подобающее обстановке выражение такого невозмутимого достоинства, что Вепрев никак не мог понять: издевается ли странный парламентер над ним или сам над собой или просто у техника Преображенского не все дома.

— Откуда ты сорвался, господин хороший? — спросил Петруха.

Преображенский, приставив к ноге древко своего импровизированного флага, доложил Вепреву:

— Как имеющий чин прапорщика царской армии, был мобилизован капитаном Рубцовым. Однако, не сочувствуя его политическим устремлениям, воспользовался поспешным отступлением отряда и уклонился от следования за ним, дабы осуществить давно намеченную цель — перейти на сторону войск восставшего против тирании угнетателей народа.

— Где Рубцов? — сухо спросил Вепрев.

— Капитан Рубцов со своими солдатами, не считая взятых в плен и... — техник запнулся, встретив тяжелый взгляд Бороздина... — и погибших в сражении, поспешно отступил но Илимскому тракту в направлении села Усть-Кут на верхней Лене.

— Надо преследовать! — сказал Бороздин Вепреву.

— Позволю заметить, — вмешался Преображенский, — в данный момент вряд ли это осуществимо. — И, предупреждая вопрос, пояснил: — Предвидя пагубный для себя исход сражения, капитан Рубцов еще с утра приказал старосте села подготовить подводы.

— Не всех же коней забрал! — оборвал его Бороздин.

— Приказано было всех, — ответил Преображенский. — И, кроме того, распорядился сжечь мост, дабы обезопасить себя от преследования. Так что если и удастся обнаружить какое-то количество подвод...

Бороздин стремительно подошел к нему и взял за грудки.

— Ты, шляпа! Рубцова спасаешь! Душу вытрясу!

Преображенский выронил свой флаг. Клювастая его голова мотнулась на тонкой шее под рывком могучей Трофимовой руки. И все же он постарался не уронить своего достоинства.

— В моем положении пытаться ввести вас в заблуждение равносильно гибели, — сказал он. — Я же преследую одну цель — оказать вам посильную помощь, поскольку являюсь вашим единомышленником и вижу себя бойцом вашего революционного отряда.

— Шибко скоро увидел! — проворчал Бороздин, неохотно выпуская лацкан его сюртука.

— До села далеко? — спросил Вепрев.

— Село Больше-Илимское сразу за перевалом, — ответил Преображенский, — расстояние менее версты.

— Занимаем село! — сказал Вепрев Бороздину.

— Вперед разведку.

— Само собой.

— Перфильев! — распорядился Бороздин. — Твое отделение в разведку. Осмотри все село, с края до края. Ждем твоего сигнала: три одиночных выстрела.

— Я принес вам письмо, — сказал Преображенский, подавая Вепреву запечатанный пакет. — И, кроме того, что, надеюсь, вас больше обрадует, подыскал вам прехорошенькую сиделку.

Вепрев подумал, что напрасно техник сменил гражданскую одежду на солдатское обмундирование. Цивильное одеяние несколько скрашивало несуразную его внешность, военное — наоборот подчеркивало. Длинная, торчавшая из ворота гимнастерки шея и клювастый нос заставили Вепрева вспомнить виденного в самарском зверинце попугая-какаду.

— Сиделку зачем? — сказал он, принимая пакет. — Что я, при смерти?

— Нелогично, Демид Евстигнеевич, — возразил Преображенский, — Будь вы при смерти, какое значение имела бы наружность сиделки.

Он обернулся к двери и крикнул:

— Сонечка, войдите!

Вепрев сердито отмахнулся, но дверь скрипнула, и в комнате появилась — не вошла, а будто проскользнула, — кудрявая девица в темном платье с длинными рукавами и высоким глухим воротом. Она молча поклонилась и скромно потупила глазки, успев, однако, метнуть на Вепрева быстрый и, как ему показалось, оценивающий взгляд.

— Ну к чему это! — с досадой упрекнул Вепрев Преображенского.

— Вам надо перевязку сделать, — сказала Сонечка. — Вы не беспокойтесь. Я умею. Сделаю аккуратно и не больно.

Она так же проворно выскользнула из комнаты — только длинная юбка зашуршала, задев косяк двери, — и тут же снова вернулась с походной аптечкой в руках.

Встретив недовольный взгляд Вепрева, она виновато улыбнулась.

— Это не отнимет у вас много времени. Я быстро.

— Сходите пока за Бороздиным! — сказал Вепрев Преображенскому.

Тот, по-своему истолковав поручение, усмехнулся про себя и вышел.

Оставшись наедине со своим пациентом, Сонечка мгновенно преобразилась. От подчеркнутой ее застенчивости не осталось и следа. Она смотрела на него не только без смущения, но даже чуточку лукаво.

— Мужчины все ужасные неженки, не переносят боли. Вы тоже?

— Очевидно, как все, — ответил Вепрев и сам удивился тому, что не решился ответить ей так резко, как ему хотелось.

— Надо снять китель. Позвольте, я помогу вам.

Она подошла к нему, проворными и осторожными движениями высвободила раненую руку из рукава. Повязка, наспех наложенная Бороздиным, задубела от пропитавшей ее и засохшей крови.

— А вы еще противились, — мягко упрекнула Сонечка. — У вас серьезная рана.

Узкими блестящими ножницами она разрезала хрустевший под лезвиями заскорузлый холст.

— Придется потерпеть немножко, — сказала Сонечка, осторожно отмачивая присохшую к ране ткань, — совсем чуточку, совсем чуточку...

— Хватит нянчиться! — обозлился Вепрев, отвел ее бережные руки и, рывком сдернув побуревшую холстину, скрипнул зубами.