Франц Таурин - Партизанская богородица

— Почти как у Чебакова с попом выходит, — подковырнул Сергей.

— Я с ним водку пить не стану! — жестко сказал Брумис.

Дом заводчика Иннокентия Рудых можно было найти без долгих расспросов.

Двухэтажный, полукаменный, встроенный заподлицо с фасадом в несокрушимую ограду из толстых, потемневших от времени плах, — он выделялся среди прочих и величиной, и добротной основательностью постройки. Смотревшие на улицу окна нижнего этажа перекрыты решеткой из толстых железных прутьев, намертво заделанных концами в кирпичную кладку. Тяжелая двухстворчатая дверь перепоясана тремя навесами, замкнутыми на пудовые замки.

— Здесь, однако, не шибко ждут гостей, — сказал Набатов и, прищурясь, посмотрел на Брумиса.

— Мы не гости, а хозяева, — возразил Брумис, подошел к узкой калитке, врезанной в полотнище широких ворот, и постучал настойчиво и громко.

На первый стук никто не отозвался. Брумис постучал еще громче.

Послышались медленные шаркающие шаги, лязгнул засов, и калитка приоткрылась ладони на две — больше не дозволяла предосторожная цепь.

В щель можно было разглядеть половину заросшего сивым волосом старческого лица.

— Кого надо? — неприветливо спросил старик.

— Открывай, дед! — приказал Брумис.

— Кому открывать-то... пошто?... Хозяина нету. Пускать никого не велено.

— Открывай, пока добром просят! — прикрикнул Петруха.

— Обожди, — остановил его Брумис. — Я комиссар партизанского отряда, — сказал он старику. — Приказываю открыть!

Старик, видимо, раздумывал, как поступить...

Брумис начал уже терять терпение.

— Открой, дядя Хрисанф! — распорядилась какая-то женщина.

Голос, молодой и звонкий, прозвучал откуда-то сверху.

Когда калитка распахнулась, Брумис и стоявшие за ним Сергей, Петруха и Липатов увидели в раскрытом окне второго этажа девушку в светлых кудряшках.

Она тут же скрылась и через минуту выбежала на крыльцо.

— Проходите! — сказала она.

Но старик, словно стараясь исправить свою промашку, стоял у самой калитки, как бы загораживая дорогу, и угрюмо глядел на непрошеных гостей.

— Ты кто тут, дед? — спросил Сергей.

Старик перевел на него мутные глаза.

— Знамо кто, работник.

— Какой уж там работник, — сказала девушка с кудряшками, — так живет, из милости.

— Из милости... — проворчал старик, — ваша милость... — и, махнув рукой, удалился, сердито бормоча себе под нос.

— А вас как звать, дамочка или барышня, не знаю, кто будете? — спросил Липатов.

— Крестили Софией, — бойко ответила Сонечка и премило улыбнулась Брумису, точно определив, что он здесь самый главный.

— Нам нужен владелец этого дома, — сухо сказал Брумис, не обращая внимания на Сонечкины авансы.

— Папы нет дома.

— С Рубцовым, поди, пятки смазал! — заметил Петруха.

Сонечка вспыхнула.

— Вовсе нет! Он... в Иркутске... в клинике, у него тяжелая операция. И мама с ним. И вообще он в политику никогда не вмешивался.

— А вы, барышня?

Сонечка твердо выдержала насмешливый взгляд Сергея.

— А я вмешалась. Вчера и сегодня утром делала перевязку вашему командиру.

Сергей посмотрел на Петруху.

Тот утвердительно кивнул.

— Это действительно. Перевязывала.

Сонечка могла бы еще сказать этому недоверчивому и насмешливому блондину, что она собиралась следовать с отрядом и даже просила командира Вепрева взять ее с собой, но предпочла не упоминать об этом.

Пренебрежительный отказ Вепрева ее оскорбил. Точнее сказать, Вепрев, отказавшись от общества и услуг столь милой девушки и заботливой сиделки (вот уж Рубцов так не поступил бы!), настолько упал в глазах Сонечки, что она дала себе слово не только не сожалеть о нем, но решила просто вычеркнуть его из памяти.

Этот блондин — Сонечка, конечно, успела тщательно всех рассмотреть — определенно недурен собой и, наверное, окажется более культурным и внимательным.

— Следовательно, сейчас владелица этого дома вы? — уточнил Брумис.

Сонечка пожала плечиками.

— Если хотите, да.

— В таком случае предлагаю освободить дом. Он нам нужен.

— Пожалуйста, пожалуйста, — испуганно заторопилась Сонечка, — только, товарищ комиссар... — пухлые ее губки мелко задрожали, — куда же я... мне некуда деться... неужели я вам помешаю... Я училась на курсах сестер милосердия... и может быть...

— Пусть живет, — сказал Сергей, испугавшись, что сейчас она заплачет.

К вечеру следующего дня прибыли все делегированные на съезд представители отрядов и волостей. Последним приехал делегат от партизанского отряда Чебакова. Как и предполагал Сергей, делегатом этим был Васька Ершов.

Состав съезда оказался несколько разнородным.

Вечером, накануне открытия съезда, к Брумису пришел делегат Мухинской волости Красноштанов.

Брумис не сразу признал его. Красноштанов снял свою не по годам роскошную бороду, и резко обозначившийся подбородок придавал его строгому лицу твердое, даже жесткое выражение.

— Ты тут, как я понимаю, самый партейный, — сказал он Брумису. — Вот, значит, давай соображать. Со всеми делегатами познакомился?

— Познакомился, — ответил Брумис, не догадываясь еще, куда клонит мухинский делегат.

— Ну и как?

— Пока могу сказать одно, — осторожно ответил Брумис, — на словах все за советскую власть.

— А на деле?

— А на деле увидим.

— Вот то-то, что увидим, — с неудовольствием повторил Красноштанов. — Не поздно ли?

Видно было, что невозмутимость Брумиса ему не по душе.

— Не заходи сбоку, — сказал Брумис. — Говори прямо, что тебя тревожит?

— С Митрофаном Рудых разговаривал?

— Больше, чем с другими. Это местный товарищ.

— Не торопись товарищем признавать.

— Что ты меня, как охотник зверя, скрадываешь! — рассердился наконец Брумис. — Вот уж сибирская таежная привычка, вокруг да около! Известны тебе враждебные дела Митрофана Рудых — выкладывай прямо!

— Кабы известны были!

— В чем же дело?

— А в том, что волк — зверь и лиса — зверь. Так вот, Митрофан Рудых — это лиса. Любой след хвостом заметет. Он при всех властях хорош. При колчаковской власти председателем волостной управы был, а сейчас в волостном исполкоме членом состоит. И вот видишь, на краевой съезд попал.

Брумис задумался.

— А это ты точно проверил, насчет председателя управы?

— Надо мне проверять! — зло усмехнулся Красноштанов. — Он меня самолично материл и в холодную посадить грозился.

— За что?

— Недоволен был моим поведением.

— А точнее?

— За распространение вредных слухов. Каких? Про шиткинских партизан знакомым мужикам рассказывал.

— Так это скорее говорит в его пользу, — возразил Брумис. — Он мог не материться, а просто выдать тебя карателям.