Владимир Дубровский - Наше море

Танкер «Кремль», налитый горючим до краев, в охранении сторожевого корабля «Шторм», тральщика «Мина» и трех катеров должен был выйти из порта с наступлением темноты. Но незадолго до назначенного времени на подходе к базе была обнаружена плавающая мина. Пока ее уничтожали и проверяли фарватер, короткая южная ночь стремительно шла на убыль. Наконец, глухо урча моторами, сторожевые катера первыми отошли от пристани и выскользнули из порта на внешний рейд. За. ними, всколыхнув в гавани воду и раскачивая стоявшие на якорях и швартовых суда, вышел танкер с кораблями охранения. [82]

На востоке над черными горами позеленело небо. Был тот замечательный час рождения нового дня, когда словно впервые видишь самые обычные вещи и предметы. Над широким, тихо ворчащим морем поднялся из воды сырой волнолом, с круглым, печальным, без огней маяком, на решетке которого сидели, нахохлившись, чайки. Обозначился берег с серой каемкой прибоя, вдоль которого бежали маленькие, будто игрушечные, вагоны пассажирского поезда. А у бортов корабля журчала и плескалась вода, сливаясь с ровным гудением моторов, посвистывал утренний ветер в голых мачтах и вантах, и назойливо пищала в радиорубке морзянка.

Генеральный курс конвоя был проложен по наименьшим допустимым глубинам, а вперед ушли самолеты МБР‑2. Они просматривали весь район предстоящего движения кораблей.

Мы с Глуховым стояли на ходовом мостике катера 0141. Когда корабли, обогнув остроконечный мыс, шли вдоль побережья у высоких Кавказских гор, Глухов, снимая фуражку, сказал мне:

— Вот там, на зеленом холме у селения Дранды, лежат Иван Иванович и Борис Кучумов.

Я тоже снял фуражку и смотрел туда, где поднимавшееся за горами солнце уже окрасило и круглые холмы, и вечнозеленые деревья, и воду у берега в нежно–розовые тона.

Моего друга, флагманского штурмана нашего соединения Ивана Ивановича Дзевялтовского, похоронили на высоком прибрежном холме, откуда видно было бескрайнее Черное море, которое он так любил. На земляной холмик могилы положили его флотскую фуражку, побывавшую в боях и штормах, с позеленевшим якорем на золотой эмблеме, с крупинками соли, выступившими на козырьке.

Погибшие друзья, боевые товарищи не уходят из нашей жизни, они остаются в памяти навсегда. За эти почти два года войны я потерял немало лучших своих товарищей и друзей, с которыми плавал еще в тридцатые годы на торпедных катерах на Дальнем Востоке. Первым подорвался на вражеской мине веселый и жизнерадостный командир БТЩ «Минрен» Лев Аверков, трагически погиб при высадке десанта в Евпаторию командир БТЩ «Взрыватель» большой души человек Виктор Трясцин, и [83] вот в нелепой дорожной катастрофе на мотоцикле разбились Иван Дзевялтовский и наш флагманский связист Борис Кучумов.

Над горами взошло солнце. Заблестели влажные верхушки мачт, легкий парок струился от высыхающей деревянной палубы. Боцман поливал ее забортной водой, матросы скатывали и лопатили палубу, комендоры протирали ветошью запотевшие стволы пушек.

Голоса людей тоже словно отсырели, и Глухов, откашливаясь, сказал:

— Так–то, Владимир Георгиевич, сколько за это время погибло наших товарищей. В море на корабле умер и первый наш комиссар дивизиона Моисеев.

Глухов замолчал: он очень переживал смерть полкового комиссара Моисеева, которого по–сыновьи любил и уважал.

У Петра Георгиевича Моисеева было больное сердце, но он не мог сидеть на берегу и ушел в море на БТЩ «Якорь». Тральщик был атакован вражескими бомбардировщиками и торпедоносцами. В эти трудные часы не выдержало больное сердце Моисеева: он умер на мостике корабля.

Я подумал, что война слишком безжалостна: то и дело возвращаются с моря корабли с приспущенным кормовым флагом. На место выбывших из строя приходят новые люди. Они поднимаются на мостики кораблей, становятся у штурвалов, подносят к пушкам снаряды — это напористый народ, с крепкими нервами, а главное — с твердой верой в нашу победу.

Мне вспомнилось, как вскоре после оставления Севастополя мы — группа морских офицеров — во главе с начальником штаба Морозовым встретились между Сухуми и Туапсе с частями казачьего корпуса генерала Кириченко.

В тот день вручали награды отличившимся казакам. В строю стояли и молодые, с мелеховскими чубами, и седые казаки, и бойкие девчата — воевали казаки целыми семьями, станицами.

Получив награду, держал речь крепкий и пожилой казак, и мне в самое сердце проникли его слова, слова русского человека, сказанные без бахвальства, с глубокой верой в будущее:

— Без России никто Гитлера не прикончит! И я так [84] скажу, товарищ генерал: русские дважды бывали в Берлине, будем мы там ив третий раз!

— Так до Берлина! — поддержал его генерал, вручавший награды.

— До Берлина! — ответил весь строй.

Конвой прошел уже больше половины пути. Море по–прежнему было спокойно. Солнечные лучи окрасили прозрачную воду в голубой цвет. Сигнальщики замечали малейшую рябь на воде, всплеск рыбы, игру дельфинов. Подводные лодки такое море не любят. Бурунный след от перископа можно легко обнаружить на большом расстоянии. Безоблачным и чистым было светлое небо, но вот–вот могли появиться в нем самолеты противника.

И все–таки наибольшую опасность в эти дни представляли подводные лодки фашистов. Они все чаще стали появляться на наших коммуникациях. А сохранить наш наливной и транспортный флот было очень важно. Надежность конвоирования — вот что стало главным для моряков.

Гитлеровцы знали, что на советских кораблях, как и раньше в русском флоте, в обеденный час горнист трубит сигнал, свистят боцманские дудки: «Команде обедать!» Только очередная вахта остается на боевых постах и у механизмов.

Поэтому не раз уже «мессеры» пытались в обеденный час со стороны солнца выходить в атаку на наши корабли. Но и на кораблях давно знали этот прием противника. Над конвоем ходили наши истребители.

В полдень Глухов сверял часы по радиосигналу. В это время на мостик поспешно поднялся помощник командира катера и подал ему бланк раскодированной телеграммы. Глухов быстро прочел ее и протянул мне. В ней командир конвоя оповещал, что вчера вечером подводная лодка противника всплыла и обстреляла поезд, проходивший у самой кромки побережья. В телеграмме сообщались координаты стрелявшей подлодки.

Помощник не уходил с мостика, и Глухов, взглянув на него, спросил:

— Где это?

— Через полчаса мы будем в том районе, — ответил тот, развертывая рулон карты. [85]

— Подлодка, конечно, попытается атаковать конвой, — сказал Глухов. — Надо уже сейчас сбрасывать глубинные бомбы, чтобы загнать ее поглубже под воду и не дать поднять перископ. Или, — подумав, продолжал он, — или, наоборот, сбросив глубинные бомбы, мы оповестим подлодку: «Идем, гремим — атакуйте нас!»