Георгий Миронов - Мы поднимались в атаку

Да, мы прошлой осенью обороняли главный город отечества; наш комсомольский батальон стоял насмерть на дальних подступах к Москве, мы больше суток держали фашистов. Как участник боя за город Ленинск-Московский знаю: там, где бьются верные люди, молодость страны, там враг истекает кровью, топчется на месте, начинает вопить по радио и швырять листовки, в которых говорится, что перед ним-де коммунисты-фанатики, которые жизнью не дорожат. Я видел, как умирали наши ровесники, будем драться не хуже их, повторим подвиг героев сорок первого года.

Когда беседа кончается, от ворот доносится крик часового:

— Замполит-один, на выход!

— Иди, — разрешает политрук, которого я взглядом спрашиваю: можно? — Сам отвечу на вопросы.

Кто бы это мог меня вызвать, что там случилось?

На часах сейчас стоит Илья Бродский, парень с нашего двора, друг детства. Подбегая, слышу, как он кому-то говорит извиняющимся тоном:

— Нельзя вам туда, тетя Лиза. Там расположение части.

Что зто еще за тетя Лиза?

За Илюшкиной спиной различаю сначала странно знакомый синий рюкзак на чьей-то спине, потом полуседую голову женщины и тоже очень знакомый синий берет.

— Мама! — я вскрикиваю на весь школьный двор.

Илья деликатно отходит, а мама прямо на дорогу ставит круглый солдатский котелок, покрытый широким лопухом, и зеленую бутылку, заткнутую огрызком кукурузного початка. Протягивает ко мне руки, и вдруг тяжелое рыдание сотрясает ее.

Крупные слезы катятся по пыльному загорелому лицу, оставляя на нем мокрые следы, и падают в пыль. В растерянности, не выпуская из правой руки винтовку, левой обнимаю маму и неумело стараюсь стереть со щек темные потеки. Мама точно стала меньше ростом, головой достает мне до плеча. Неужели это я так вытянулся? Или горе маму пригнуло?

— Бот принесла тебе, — успокоившись, говорит она. — Это сливочное масло. И мед — в бутылке. Как вас кормят? Ты, наверное, еще не завтракал? Пойди поешь и угости товарищей. Не беспокойся, я сыта. Иди, сынок, делай свои дела, а я посижу тут на скамейке. Ведь можно? — обращается мама к Бродскому. — Хоть ты, Илюша, часовой, но ведь меня знаешь.

Илья вопросительно смотрит на меня. Нашел специалиста по уставу караульной службы!..

— Можно, — твердо говорю я. — Тут, за воротами, не территория части. Да и ты — мать красноармейца. Я так взволнован неожиданной встречей, что не могу сразу сообразить, как поступить лучше: надо бы поскорее отпроситься у ротного, потому что мы наверняка скоро уйдем отсюда. Но я не знаю, сыта ли мама, как она уверяет, или надо первым делом сбегать на кухню и попросить для нее у повара чего-нибудь поесть. Но мама заставляет меня взять котелок, бутылку и подталкивает в спину. Уже в воротах я оборачиваюсь, как будто мой вопрос сейчас самое главное:

— Как ты меня нашла, мама?

— Ох, сыночек, мать всегда найдет… — с тихой улыбкой отвечает она. — Москва послала группу врачей в Ростов на эпидемиологическое обследование. А тут немцы прорвали фронт. Ушла из города с войсками и все спрашивала, спрашивала, где ребята из Ленинска нашего, где Московская дивизия воюет, Когда ты написал, что вас перебросили ближе к местам, где ты был в пионерских лагерях, я догадалась. Искала. Вот и нашла…

Я чуть было не проговариваюсь, что из наших земляков в полку остались единицы, а в роте — я да Илюшка. Мама поймет, какие потери мы несем в боях.

Это просто непостижимо — найти человека в потоке воинских частей, беженцев, эшелонов, машин, подвод, движущихся в жару и ночные холода, под налетом «юнкерсов» и «мессершмиттов». Только мать способна на такое!

Отдаю ребятам масло и мед, чтоб разделили на всю роту, и докладываю политруку о маме. Он хмурится, пожимает плечами:

— Мы выступаем, Юра. Беги прощаться.

Мама сидит у ворот в позе человека беспредельно усталого. Даже рюкзак не сняла с плеч. Увидев меня, чуть выпрямляется и улыбается мне.

Сколько помню, видел маму озабоченной, торопящейся, Для дома у нее не оставалось времени. Не пела мне мама колыбельных песен. С детства в семье слышал слова: маленьким — «Сельмашстрой», в школе — «Моссельмаш». Нет, было моей маме не до песен. Не потому, что не знала их, а потому, что с утра до вечера на работе. На окраине Ленинска вырастал завод, и доктора Щедрову перевели на работу в тамошнюю поликлинику. То открывался новый здравпункт на какой-то Стремиловке, куда и дорогу-то не сразу провели, и маму посылали работать туда. Возвращаясь домой, она сваливалась от усталости. Я на керосинке грел еду и мыл под краном ее боты, до верха измазанные в красной глине. И не огорчался, если мама виновато говорила мне уже от двери:

— Я побежала, сыночка. Обед сготовить не успела, тебя покормит Власьевна, я просила ее…

На собраниях в поликлинике маму сажали в президиум. Ее фотография висела на Красной доске. И когда в выходной день мы шли по улице, разные люди приветствовали маму:

— Добрый день, доктор!

— Поклон тебе, Леонидовна! Ну сын у тебя вымахал — что верста коломенская. Спасибо за заботу о моей старухе…

— Здравствуйте, тетя Лиза!..

Я не слышал от мамы жалоб на жизнь. Жили, как все, нелегко: тесная комната в коммунальной квартире, просторная полка книг, хотя каждый рубль на счету; скрепя сердце мама в конце концов отдала мне донашивать отцовы вещи. Уже перед самой войной.

Мама скупо рассказывает, что пережила, вдруг оказавшись в оккупации. Полгорода знало ее как врача-активистку, а некоторые помнили, как она еще курсисткой в семнадцатом выступала на революционных митингах. Работала в больничке, лечила своих горожан больше верою, чем лекарствами, которых не было. Не пряталась дома, а неприкаянно бродила по городу, в котором родилась и который вдруг стал чужим. Однажды на улице Энгельса набрела на гитлеровских молодчиков, выбрасывавших из окон городской библиотеки охапки книг прямо в снег: здание шло под госпиталь. У нас в доме царил культ книги, и мама не выдержала. На немецком, который учила в местной екатерининской гимназии, объяснила молодым немцам, что это варварство так обращаться с книгами — достоянием нации, народа, всего человечества. Как ни странно, маму не пристрелили на месте, не отвели в комендатуру. Солдаты поразились, что фрау так властно говорит с ними, да еще по-немецки…

Когда в город вернулись наши, поликлиника заработала снова. Врачи и медсестры смогли уберечь оборудование.

Накануне маминой командировки завхоз поликлиники роздал каждому сотруднику по полсотни коробок спичек, и эту «вечную ценность», это богатство военной поры мама сегодня утром поменяла на местном рынке на продукты, чтобы принести их мне. Она узнала, что ночью пришла часть, в которой воюют москвичи. Очень верила, что встретимся. Так и оказалось.