Леонид Самофалов - Впереди - полоса

— Капитан Омелин, — произнес Сердюков, — поделитесь наблюдениями.

Омелин стоял бледный.

— Я вас очень прошу, капитан! — с тяжестью в голосе произнес Сердюков.

— На всех лентах просматривается отклонение линии записи оборотов, — тихо сказал Омелин.

— Куда отклонение? На сколько?

— В сторону завышения от максимального значения. На пять–шесть процентов.

В помещении наступило долгое молчание. Все было ясно: двигатель работал ненормально. В последнем вылете «одиннадцатки» от заброса температуры за предельную величину лопатки турбины перегрелись, вытянулись и коснулись корпуса — двигатель заклинило. По чистой случайности его заклинило в тот момент, когда Баталин двинул ручку управления на «малый газ». Вот откуда появился резкий излом на графике в точке «а»!

Сердюков еще раз просмотрел ленты. Все отклонения возникали к концу полета, когда двигатель «уставал». Но к этому времени летчик уже готовился к посадке, сбрасывал обороты, и заброс, не успев проявить себя, прекращался. Выходило, что несколько раз пилот подвергался смертельной опасности.

— Искать причину предпосылки мы начали не с того конца, — сказал Сердюков. — Вот формуляр двигателя. Вот журнал по эксплуатации. Двигатель был переконсервирован спустя четыре дня после гарантийного срока консервации. Налицо явное нарушение правил: двигатель необходимо было направить в капитальный ремонт. Но инженер первой эскадрильи даже забыл о самом факте переконсервации! Хорошо, догадался заглянуть в формуляр прапорщик Шевченко… В результате головотяпства лейтенант Баталин находился на грани между жизнью и смертью. Ведь если бы турбину заклинило над горами, неизвестно, успел бы он катапультироваться!

Представив катапультирование и приземление в здешних горах, каждый из летчиков ощутил холодок на спине.

— Между прочим, Баталин тоже не беленький, — прервал молчание Кострицын. — Записи объективны: он ходил с завышением скорости.

— Сергей Петрович, — заметил командир полка. — Если бы он не ходил с завышением скорости, мы с вами сейчас не сидели бы здесь.

— Не хотите же вы сказать, — удивился Кострицын, — что он и дальше будет летать как захочет?

— Дальше он будет летать, как велит программа. Но летать он будет не с больным, а со здоровым двигателем. Маршал Тулаев говорил правду: это незаурядный летчик, летчик «от бога». А мы поторопились повесить на него предпосылку. Признаюсь, во многом тут и моя вина.

— Кстати, — обратился командир полка к Попову, — предпосылку вы занесли в его летную книжку?

— Нет, — ответил Попов. — Я с самого начала не верил, что он остановил двигатель.

Оставшись один, Сердюков открыл журнал и стал его перелистывать. «Летчик Баталин непреднамеренно остановил двигатель». Сколько он воевал с Кострицыным за это слово «непреднамеренно»! Сердюков стал писать: «Лейтенант Баталин двигатель не останавливал. Остановка произошла в результате вытяжки лопаток от заброса температуры. Подтверждено анализом записей КЗА и лабораторными исследованиями. Обнаружено изменение структуры металла лопаток турбины. В аварийной ситуации лейтенант Баталин действовал уверенно, грамотно.

Командир Н-ского ИАП полковник Сердюков».

Подполковник Кострицын закуривал, но спички попадались плохие: шипели, не хотели загораться. Наконец одна зажглась, Кострицын выпустил дым и, глядя поверх головы Попова, спросил:

— Скажи, давно у тебя с Натальей?

— Что именно?

— Ну, скажем, давно у магазина встречаетесь?

— Больше года.

Кострицын затянулся несколько раз подряд.

— Что теперь делать будем? Ведь вместе нам не служить.

— Считаю, надо и Наташу спросить. Насчет будущего мы с ней не говорили.

— Дела-а! — произнес подполковник. — Устал я что–то. Надо бы в отпуск, а нельзя: со дня на день придется принимать полк.

— Понимаю.

— Слушай, давай без дураков. Ты знаешь, где сейчас Наталья? Я тоже знаю. Приходите–ка домой вместе. К черту все слухи, сплетни! Нет так нет, а да так да!

— Хорошо, Сергей Петрович.

— А за Баталина извини.

— Да, да, — смущенно ответил Юрий. — Конечно…