Степан Калинин - Размышляя о минувшем

Договорились, что я пойду к Дыбенко один. Валериан Владимирович посоветовал оставить даже револьвер, идти безоружным. Расчет оказался правильным. Как только я появился на перроне вокзала, матросы взяли меня под стражу и, как «контру», привели в вагон Дыбенко.

За столом сидел богатырского сложения моряк в бушлате. Повернувшись ко мне, спросил:

— Кто вы такой?

— Начальник штаба Северных Военно–революционных отрядов Калинин, Я к вам от товарища Куйбышева. Председатель губкома просит вас прибыть на совещание.

— Можете идти, — приказал он доставившим меня матросам, затем встал и поздоровался со мной за руку.

Я тогда еще не знал, что Павел Ефимович был председателем Центробалта, членом тройки Наркомвоенмора и первым наркомом по морским делам.

После того как мы остались вдвоем, он спросил:

— Ну как, очень сердится на меня Валериан Владимирович?

Я, не зная, как ответить на его вопрос, промолчал. Не повторил вопроса и Павел Ефимович. Так молча сидели минуты три–четыре. Потом Дыбенко встал, застегнул на все пуговицы бушлат, коротко сказал, словно отрубил:

— Пойдемте, товарищ Калинин.

В кабинете В. В. Куйбышева нас уже ждали. Собрались все члены губкома. Валериан Владимирович медленно, при общем молчании, встал из–за стола, встретил Дыбенко у двери, поздоровался с ним и, кивнув на стоявший возле стола стул, пригласил садиться. Потом так же медленно прошел на свое председательское место. Члены губкома ждали, что же будет дальше. Чувствовалась какая–то общая неловкость.

— Так с чего же начнем, товарищи? — прервал молчание Валериан Владимирович. И, не дождавшись ответа, продолжал: — Сделаем, пожалуй, так. Попросим товарища Дыбенко информировать нас о цели прибытия в Самару, о составе отряда.

Не знаю, было ли Павлу Ефимовичу известно о телеграмме Бонч — Бруевича. Скорее всего, председатель губкома успел сообщить о ней Дыбенко, когда здоровался с ним. Во всяком случае, свою информацию он начал с нападок на Бонч — Бруевича. Дескать, разве справедливо, что бывший царский генерал приказывает арестовать командира–большевика. Если бы арестовать его приказал Ленин, тогда другое дело. Партии, Ленину он готов подчиниться безоговорочно и нести перед ними ответственность за свои действия.

После довольно продолжительного и бурного обмена мнениями выступил В. В. Куйбышев. Он сказал, что в отношении Михаила Дмитриевича Бонч — Бруевича Дыбенко не прав. Нельзя не доверять человеку, которому верит Владимир Ильич Ленин. Дыбенко должно быть известно, что М. Д. Бонч — Бруевич в числе первых из генералов царской армии перешел на сторону Советской власти, что его брат Владимир Дмитриевич — революционер, большевик, один из ближайших помощников В. И. Ленина. Теперь, когда создается регулярная Красная Армия, мы не можем обойтись без помощи перешедших на сторону Советской власти опытных военных специалистов старой армии. В Красной Армии должна быть железная дисциплина. Партизанщина и непослушание больше нетерпимы.

Валериан Владимирович посоветовал П. Е. Дыбенко немедленно вместе с отрядом отбыть по вызову Высшего Военного Совета в Москву.

Павел Ефимович дал слово, что поступит так, как советовал В. В. Куйбышев. И обещание свое выполнил.

Мне много раз приходилось потом встречаться с Павлом Ефимовичем и по службе, и в домашней обстановке. И я могу с полной уверенностью сказать, что он до конца своей жизни оставался настоящим большевиком–ленинцем.

На протяжении всей гражданской войны П. Е. Дыбенко мужественно сражался против врагов революции, был на ответственных командных постах и показал себя настоящим героем, участвуя в освобождении Крыма, взятии Царицына, в разгроме деникинской армии на Кавказе. Немало сделал он для укрепления Советских Вооруженных Сил и в годы мирного социалистического строительства, когда, окончив в 1922 году Военную академию РККА, последовательно занимал должности командира стрелкового корпуса, начальника Артиллерийского управления РККА, командующего войсками округа.

…Борьба за хлеб продолжалась. Его требовалось все больше и больше, а наши обменные операции все еще не давали должного эффекта. Занялись розыском хлеба в бывших купеческих складах и на элеваторах Самарской и соседних с ней губерний. Обнаружили несколько сот тысяч пудов продовольственного зерна. В том числе более ста тысяч пудов на одном из элеваторов Уфимской губернии. Немедленно погрузили его в вагоны и отправили в Москву, откуда продовольственные запасы распределялись по промышленным центрам республики.

Нам казалось, что мы поступили правильно. Нельзя было задерживать хлеб на элеваторе, когда в нем так нуждались армия и население городов. Однако бывший в то время по каким–то делам в Уфе Народный Комиссар продовольствия Александр Дмитриевич Цюрупа признал наши действия анархическими.

— Отправить в Москву хлеб из государственного элеватора с таким же успехом могли местные власти, — сказал он. — Вы же своим самоуправством срываете их плановую работу, вносите дезорганизацию.

А. Д. Цюрупа был, безусловно, прав. Прежде чем грузить и отправлять зерно, требовалось согласовать вопрос в губкоме партии и губернском Совете.

Как видно, А. Д. Цюрупа доложил о наших неправильных действиях правительству, потому что через некоторое время мы получили из Москвы телеграмму, строго обязывавшую все мероприятия по заготовке хлеба проводить в тесном контакте с местными Советами.

Операции по обмену зерна на мануфактуру наиболее энергично мы проводили в Самарской губернии. Излишков хлеба у крестьян здесь было много. Но продавать его за деньги они отказывались, считали невыгодным. Зато с каждым днем все охотнее обменивали на мануфактуру, продажа которой в магазинах резко сократилась.

К сожалению, вскоре наступило время, когда заготовку хлеба здесь пришлось прекратить. Над Самарой нависла угроза оккупации города частями начавшего мятеж против Советской власти чехословацкого корпуса.

Этот корпус численностью свыше 40 тысяч человек был сформирован еще до Октябрьской социалистической революции из добровольно перешедших на сторону России, а также взятых русской армией в плен чехов и словаков, участвовавших в первой мировой войне в качестве солдат австро–венгерской армии. После победы Октября контрреволюционеры намеревались использовать корпус для борьбы против Советской власти. В частности, бывший наштаверх генерал Алексеев лелеял мечту перебросить его на Дон, где в то время начали сплачиваться контрреволюционные силы. На чехословаков большие надежды возлагал также генерал Корнилов. При штабе корпуса болтались оставшиеся после Октябрьской революции не у дел многие офицеры царской армии. Да и лидеры меньшевиков и эсеров подбивали чехословаков на выступление против большевиков. Советское правительство после подписания мира с Германией разрешило личному составу чехословацкого корпуса выехать через Дальний Восток и далее морем во Францию.