Степан Калинин - Размышляя о минувшем

Осенью 1920 года войска внутренней охраны, выполнив свою роль, влились в состав Красной Армии. Я переехал в Самару. Получил назначение на должность помощника командующего войсками Заволжского военного округа.

Командующим войсками округа был тогда Краевский, ярый приверженец Троцкого. Резкий, не терпевший возражений, он носился из гарнизона в гарнизон, по всякому поводу ругал и наказывал командиров за мнимую нерадивость к службе. Особенно доставалось от него военспецам, перешедшим на службу в Красную Армию.

Несмотря на довольно частые его разъезды по гарнизонам, настоящего порядка в округе не чувствовалось. Штабы работали вхолостую. По спискам личного состава числилось в округе около полумиллиона человек, но когда потребовалось сформировать маршевую роту для отправки на Польский фронт, на это, казалось бы, простое дело затратили чуть ли не месяц.

Работать в подобной обстановке было тяжело. Трудности усугублялись еще и тем, что Краевский отвергал любые предложения по наведению порядка и укреплению дисциплины, если они исходили не от него самого или его друзей.

По всякому поводу командующий любил произносить речи. В своих выступлениях он настойчиво проводил линию на то, что настало–де время отказаться от Красной Армии, как таковой, и осуществить немедленный и полный переход к милицейской системе.

Слушая речи Краевского, преобладающее большинство командиров и политработников понимало, что линия эта была неправильной и практически опасной, противоречащей требованиям В. И. Ленина и Центрального Комитета партии о необходимости сохранения Красной Армии, повышения ее боеспособности. Командный и политический состав, вопреки желанию Краевского, делал все возможное для укрепления воинской дисциплины, для повышения боеспособности частей и подразделений. Но это, к сожалению, не всегда и не всем удавалось.

Зимой 1921 года, примерно в конце января, мне по служебным делам пришлось выехать ненадолго в Москву. Побывал я в Наркомате, в ПУРе, разговаривал со многими товарищами о положении в округе. Как это всегда бывает в частных, неофициальных беседах, одни советовали «не портить отношений» с Краевским, не ввязываться ни в какие политические споры, а добросовестно выполнять лишь свои непосредственные служебные обязанности, другие, наоборот, рекомендовали более решительно выступать против демагогических рассуждений ставленников Троцкого. Рекомендации последних вполне совпадали и с моими собственными убеждениями. Как член партии, к тому же человек военный, я не мог оставаться сторонним наблюдателем, особенно после того, как побеседовал со своим старым знакомым — товарищем по ВОХРу В. С. Корневым. Он дал мне прочитать циркулярное письмо ЦК от 12 января 1921 года «О Красной Армии», направленное всем организациям РКП (б).

В письме говорилось: «Партия решила и Всероссийский съезд Советов единодушно подтверждает, что армия должна быть сохранена, что ее боеспособность должна быть повышена».

Поездка в Москву на многое раскрыла мне глаза. Из командировки я возвращался с твердым намерением при первой же возможности дать бой Краевскому. Случилось, однако, так, что в моем выступлении против него отпала необходимость. Вскоре Заволжский и Приволжский военные округа были объединены в один Приволжский со штабом в Самаре. Краевского отозвали в Москву. Что с ним стало потом, я не интересовался.

Командовать войсками вновь образованного округа стал Д. П. Оськин. В противоположность Краевскому, это был спокойный, уравновешенный человек, хороший организатор. При нем дела в округе пошли значительно лучше. С командующим прибыли два его прежних помощника, я стал третьим. Но дел хватало всем. Первый и второй помощники почти всегда находились в разъездах. Мне же большую часть времени приходилось быть в Самаре: наряду с обязанностями помощника командующего войсками округа на меня была возложена ответственность за организацию боевой подготовки в частях Самарского гарнизона.

Лето в том году выдалось сухое. В Заволжье стояла очень жаркая погода, почти не прекращаясь, с северо–востока дул суховей. Уже в июле поблекла зелень лесов. Деревья, на которых прожорливые гусеницы съели все листья, почернели, стали словно мертвыми. Поля дымились пылью. Посевы выгорели, не успев отцвести. Черные от загара местные жители и красноармейцы с надеждой и мрачной недоверчивостью вглядывались в небо, ожидая хотя бы небольшой тучки, освежающего дождика. Но раскаленный диск солнца изо дня в день нещадно жег потрескавшуюся землю. Частые пожары в деревнях делали картину еще более зловещей и мрачной.

На Самарскую губернию, как и на многие районы страны, надвигалось новое бедствие — неурожай, голод. Прибывшие было в округ 27‑я и 48‑я стрелковые дивизии вновь передислоцировались на запад, в более хлебные места, не пострадавшие так тяжело от засухи.

Вскоре предстояло прощаться с Самарой и мне: командующий уже поставил меня в известность, что осенью я должен поехать учиться в Москву, на Высшие академические курсы.

Как–то вечером дверь моего кабинета с шумом открылась, и я увидел на пороге своего старого земляка Ивана Ерофеева.

— Гора с горой не сходятся, а тебя я разыщу хоть за тридевять земель, — выпалил он, поздоровавшись.

— Откуда, Иван? Какими судьбами?

— Проездом. Случайно услышал от товарищей, что ты тут. Вот и решил проведать.

— Ну, спасибо, что вспомнил. Вижу, здоров, выглядишь молодцом. А где же твои георгиевские кресты, Иван? Ведь ты когда–то ими так гордился.

— Забросил. Теперь новые, советские награды получил — два ордена Красного Знамени.

— Поздравляю! Расскажи, по каким дорогам кочевать пришлось?

— И это было. Когда ты уехал в Самару весной восемнадцатого года, я с отрядом Минаева отправился под Киев. Почти всю Украину прошел. Дрался с немцами и гайдамаками. Потом под Царицыном воевал с белогвардейской сволочью. О Кудинском ты, наверное, слышал?

— Да. Мне рассказывал о нем Сысоев.

— Хороший был товарищ Кудинский. Жаль его.

— А куда же теперь направляешься?

— В Туркестан. Там еще басмачи орудуют.

— А может, поучиться хочешь? Я на днях уезжаю в Москву, на курсы. Поедем вместе. С командующим постараюсь договориться, он, надеюсь, не будет возражать.

— Нет, это не по мне.

Попытался было пригласить Ерофеева к себе домой. Но он наотрез отказался, сославшись на то, что забежал лишь на несколько минут, боится отстать от поезда, что его там ждут.

— Встретимся в Москве, туда все дороги ведут. Думаю, что и мне когда–нибудь удастся вернуться в родные края, — сказал он на прощание.

Но больше мне не пришлось увидеться с Иваном Ерофеевым — другом моей юности, одним из многих героев гражданской войны, человеком большого сердца. Он пал смертью отважных в песках Туркестана, отстаивая завоевания социалистической революции.