Борис Крамаренко - Плавни

— А я помню другое время, когда ее не Деркачихой, а Груней звали. Стройная была дивчина и на весь юрт красотой славилась. А что петь, так первая в хоре церковном и на улице первая.

Панас Качка, заметив, что председатель заинтересовался рассказом, потушил цигарку, облокотился о стену и продолжал:

— А батько ее был старшим урядником. Незавидный из себя казачишка, но гордости непомерной. На базу — пара быков, да и те от старости облезли, хата — под камышом, полы земляные. А вот в воскресный день надвинет он на затылок курпейчатую папаху в аршин вышиною, кинжал под серебром наденет и шагает важно посереди улицы в церковь, ровно генерал какой… Груню он возмечтал за офицера замуж отдать. А тут, как на грех, и полюбил ее Семен, да так, что сохнуть начал. Хлопец же он, сам знаешь, видный был. Словом, и он Груне приглянулся, стали они вечера вместе проводить.

Дошло это до Груниного батька. Чисто сказился от зло бы. «Как так? За простого казака дочку отдать?! Да николи!» Груню вожжами выстегал, а на Семена атаману нажаловался, что дочку совращает. Просидел тогда Семен две недели в холодной, а тем временем Груню хорунжий один просватал, слыхал, может, про Петра Деркача? — ив скорости свадьбу сыграли. Хорунжий тот прыщеватый был, роста мелкого, а уж пьяница, а уж буян — и не приведи бог. Семен как вышел из–под ареста, в день ихней свадьбы в саду повесился, да, спасибо, люди увидели, вынули из петли. Оно и Груне не слаще было, почти что николи из синяков не выходила. Ну, вскорости умер батько хорунжего, а сыну хутор завещал, переехали молодые на хутор жить, дом станичный продали. Уж как там жили — не знаю… только война началась и хорунжего того на австрийском фронте убили.

— Что ж после этого Груня за Семена не вышла?

— Где же выйти–то? Ведь он до самой революции на фронте был, а потом с Кочубеем ушел. Да и гордый он. У нее хутор, а у него что?

Андрей слез с подоконника и задумчиво проговорил:

— А ведь, стало быть, Семен любит ее, если до сих пор не женится.

— Кто знает… должно, что так.

4

В ту ночь Деркачиха ждала гостей. Она то выбегала на крыльцо, подолгу вслушиваясь в ночную тишину, то, подобрав шелковую юбку, спешила на кухню — подгонять и без того сбившуюся с ног стряпуху.

Но вот во дворе заливисто залаяли собаки, и Деркачиха, шелестя юбкой, опрометью кинулась к воротам. Со стороны плавней явственно послышался конский топот, и из тьмы вынырнули человек десять всадников. Раздались веселые приветствия, шутки, смех.

Гости Деркачихи были у нее не впервые, они сами завели лошадей в просторную конюшню, ослабили им подпруги и дали сена. Потом, вместе с хозяйкой, прошли в дом.

Деркачиха, усаживая гостей за стол, со скрытой тревогой спросила:

— А где же есаул Гай и господин полковник?

Один из гостей весело ответил:

— Должны к утру явиться. Гай просил нас заменить его до утра.

Гости расхохотались. Все знали — Гай часто бывает на этом хуторе и неравнодушен к хозяйке….Под утро разразилась гроза. Уже было светло, когда Гай и Дрофа, ругая дождь, большевиков и даже самого господа бога, подошли к хутору и под злобный собачий лай принялись стучать в ворота. Открыла им сама Деркачиха.

— А, наконец–то, есаул! — радостно воскликнула она. — Аи, а это кто?

— Это я, Глафира Николаевна, это я. Позвольте поцеловать вашу ручку.

Деркачиха засмеялась.

— Вечно вы, полковник, вырядитесь… А я думаю, что такое: есаул красного захватил или красные — есаула?.. Проходите, что же вы под дождем мокнете?

— Уже вымокли до последней нитки и мечтаем обсушиться под вашим гостеприимным кровом, — ответил Гай, идя с полковником следом за хозяйкой.

…Днем, выспавшись, гости собрались в зале. Ждали генерала Алгина. Наконец приехал и он. Выпив стопку наливки и закусив ломтем горячей свинины, Алгин прошел в зал.

Деркачиха, отдав стряпухе распоряжение зарезать на жаркое десяток кур и подсвинка, пошла в спальню переодеваться. Спальня была проходная: одна дверь вела в коридор, другая — в зал.

Деркачиха сняла с себя шелковую юбку и достала из гардероба нарядное кисейное платье. Из зала глухо доносился голос Алгина:

— Господа. Так давно ожидаемый день наступает…

Польские войска вступили в Украину и Белоруссию.

Деркачиха, держа шпильки в зубах, осторожно подошла к двери.

— …Барон Врангель окончательно наметил место высадки десанта на Кубань. Десант будет поддержан сильным огнем английских военных кораблей. Десантному отряду придаются танки, орудия и много пулеметов. Всей операцией будет руководить генерал Улагай. Перевес сил, господа, будет безусловно на нашей стороне. Большевики смогут выставить против нас только малочисленные и плохо вооруженные гарнизоны, которые едва ли окажут нам сколько–нибудь серьезное сопротивление. У нас же имеется около трех тысяч хорошо вооруженных казаков. Одна треть из них — конница, а остальных мы сможем посадить на лошадей в течение двух–трех дней. Есть еще конная бригада полковника Сухенко. Итого — уже на четвертый день восстания мы будем иметь, кроме десанта, три тысячи сабель. Мы можем забрать в руки всю территорию Кубани, оказать поддержку десанту с тыла и развернуть мобилизацию для дальнейшего наступления на Екатеринодар и Ростов… Кроме того, как вам известно, мы провели большую работу по распропагандированию местного населения и по укреплению боевого духа наших отрядов…

Деркачиха, забыв, что у нее в зубах шпильки, потянула ртом воздух и, поперхнувшись, испуганно отскочила от двери.

Когда она снова решилась подойти к дверям, говорил полковник Дрофа.

— Я, господа, хотел осветить теневые стороны нашего положения. На прошлом нашем совещании его превосходительство совершенно верно охарактеризовал настроение наших отрядов. Для усиления их духа мы, как вы знаете, организовали расстрел заложников и провели кое–какие меры агитационного характера. И действительно, после этого те из казаков, которые колебались и еще не знали, с кем им идти, окончательно решили связать свою судьбу с нами. Но, к сожалению, кое–что было выполнено грубовато, концы торчали наружу, и новый председатель ревкома Семенной…

Полковник заговорил тише, Деркачиха не смогла разобрать слов. Она, стараясь не шуметь, вынула из замочной скважины ключ и приложила ухо к пробою.

— Только за последние дни из моего отряда дезертировало семнадцать человек.

— И из моего одиннадцать, — послышался густой баритон Гая.

Из коридора неожиданно заглянула в спальню стряпуха:

— Что с поросенком делать, — зажарить или холо…

— Тш! — зашикала на нее Деркачиха. Она на цыпочках прошла в коридор. — Поросенка зажарь целиком с гречневой кашей и подашь на стол, а кур зажарь им на дорогу. Да сала с погреба надо достать. Тесто–то на хлеб поставила?