Борис Крамаренко - Плавни

— Вот что, Андрей Григорьевич. Может, не поймешь ты меня, да нет, должен понять. Знаю, не до этого тебе зараз, да дело такое… Откладывать нельзя.

— Говори, Прокофьевич, затем и звал, чтоб совет твой послушать.

— Знаешь ли, что за овцы у Волобуя?

— Бачил.

— Нет таких больше на всей Кубани, да, может, и подале сразу не сыщешь.

— Знаю.

— Вот ты Волобуя посадил, это гарно, хутор–то брошенный, за скотиной ухаживать треба?

— Обязательно, Прокофьевич.

— А шерсть тоже нужна? Вот воевать кончите, кинетесь, а племенных овечек–то и нема… вырезали.

— Что ж ты советуешь?

— Хутор овечий организовать треба, племенной скот сохранить.

Андрей, пряча в глазах улыбку, низко склонив голову, продолжал что–то писать. Но вот он отложил ручку, пристально посмотрел на Прокофьевича и встал. В руках у него был лист бумаги со штампом и печатью.

— Именем Советской власти назначаю тебя, Прокофьевич, управляющим Первым государственным хутором племенного скота. Подбери себе помощников и хозяинуй, а чтоб бандиты вас там не вырезали, дам приказ Остапу Капусте, чтоб выслал для охраны взвод хлопцев да пулеметную тачанку.

Прокофьевич вышел из кабинета председателя ревкома, сияя от радости.

— Управляющий… Чудно… Ну и Андрей! Наговорит — «хозяинуй»! — Заметив любопытные взгляды писарей, он гордо выпрямился.

На исходе третьего дня в станицу вернулись конные сотни гарнизона. Без песен, с хмурыми лицами, ехали бойцы по станичным улицам. У многих из них головы были завязаны белыми тряпками со следами ржаво–кровавых пятен.

Привели сотни Павел Бабич и Константин Бурмин.

Андрей был в ревкоме, когда дежурный доложил ему по телефону о прибытии гарнизонных сотен. Андрей был удивлен тем, что к нему не зашел ни комиссар, ни Бабич. Он надел шашку и, не дожидаясь, пока ему подадут лошадь, пошел к гарнизону.

Вот и зеленые ворота гарнизона. Часовой при виде Андрея становится во фронт и прижимает к плечу жало штыка. Андрей толкает ногой калитку и входит во двор.

Сотни уже развели коней по взводным конюшням и собрались на обширном дворе гарнизона для общей переклички.

Четыре цветных шеренги. Две синие, в красноверхих черных папахах и алых башлыках, и две серые, в белых папахах с голубыми верхами и голубых башлыках. На правом фланге — развернутое атласное знамя гарнизона. Бабич стоит лицом к шеренгам с гарнизонным журналом в руках:

— Кравцов Иван!

— Пал за революцию! — слышит Андрей громкий голос из синих рядов и затем команду Бабича:

— Гарни–изо–о-он! Смирно–о–о! Глаза налево! Слушай! На караул!

Бабич подходит с рапортом. У него тоже голова обмотана белой тряпкой, поверх тряпки надета папаха.

— Товарищ председатель Военно–революционного комитета! Конные сотни гарнизона прибыли после боевых операций. За время похода дважды были атакованы конницей Гая и три раза сами переходили в атаку. Во время боев сотни имеют семнадцать тяжелораненых, сорок два легко и девять убитых. — И, помолчав, добавил: — Во время нашей атаки убиты комиссар и командир второй сотни.

Андрей некоторое время' молчит, потом глухо спрашивает:

— Где убитые?

Бабич молча указывает на конец двора. Там, в тени забора, под охраной двух часовых, лежат на попонах трупы бойцов.

Андрей здоровается с замершими шеренгами и направляется к мертвым.

Лицо комиссара словно у сонного, губы плотно сжаты. На гимнастерке — несколько темных пятен.

— Под пулемет попал! — тихо проговорил Андрей, словно объясняя кому–то, хотя, кроме него и часовых, никого возле трупов не было. Он заметил полуоткрытый глаз комиссара, опустился на колено, закрыл глаз и, откинув со лба комиссара прядку волос, медленно поднялся.

— Прощай, Абрам… Эх… не того я тебе желал!.. Прощай и ты, Грицько, — перевел Андрей взгляд с комиссара на командира второй сотни. — От Черного моря до Каспия шли мы с тобой, Грицько… Через астраханские степи шли… А в скольких боях были, тому счет стеряли! Прощай, Грицько!

Андрей переходит от одного трупа к другому, у каждого останавливается и подолгу смотрит, как будто навсегда хочет сберечь в своей памяти образ покойного.

Дойдя до конца ряда, Андрей вздрогнул и невольно сжал кулаки. Перед ним лежали два зарубленных бойца в серых черкесках, сраженные невиданным, нечеловечески сильным ударом: оба были разрублены от левого плеча до самого пояса…

1

Кончился июль. Генерал Алгин все еще был в Крыму. Уехал туда же и полковник Сухенко, вызванный вслед за Алгиным.

Полковник Дрофа, получив от Сухенко сообщение о выходе десанта из Крыма, ждал со дня на день возвращения командующего повстанческой армией и его нач–штаба.

Полковник Рябоконь ушел в глубь Гривенских плавней, выжидая, когда можно будет выйти навстречу обещанным пароходам. Остальные отряды по–прежнему жили в плавнях и по глухим хуторам, избегая стычек с гарнизонами.

В сообщении о десанте полковник Сухенко упоминал, что переброшенная из Крыма ударная группа полковника Назарова уже вошла в пределы Донской области и продвигается в юго–восточном направлении.

К тому времени армия Врангеля полностью овладела Северной Таврией, сломив контрнаступление нашей Тринадцатой армии. Создалась угроза для Донбасса и для всех наших тылов.

Второго августа 1920 года Центральный Комитет партии по настоянию Ленина принял решение, в котором врангелевский фронт был признан «…имеющим огромное, вполне самостоятельное значение…»

Большевики провели огромную работу по укреплению боевой мощи войск, действующих против Врангеля. Вскоре численность их была доведена до пятидесяти пяти тысяч штыков и четырех тысяч сабель.

В ночь с шестого на седьмое августа части Красной Армии переправились через Днепр у Берислава и атаковали второй корпус белых, заняв район Каховки.

Седьмого утром красные форсировали Днепр, заняли Алешки, Каховку и другие пункты на левом берегу. По всему Крымскому фронту части Красной Армии перешли в наступление и стали успешно продвигаться вперед.

Был августовский день. Ночью прошел дождь, прибил дорожную пыль, освежил листву и воздух. Солнце высоко поднялось над станицей, но в комнате с притворенными ставнями было темно и прохладно.

Андрей давно уже открыл глаза, но, вспомнив, что сегодня воскресенье, решил отдохнуть еще с часок в постели, — впереди ведь столько бессонных ночей.

Андрей заложил руки за голову и потянулся. Хорошо лежать в домашней обстановке, под кровлей друга, но скоро придется все это сменить на суровую походную жизнь.

Семена Хмеля не было дома. Еще ночью он вместе с Бабичем уехал проверять посты. Со вчерашнего дня станицу охраняет партийно–комсомольская рота, конные же сотни готовятся к выступлению. Есть сведения о том, что в последние дни гаевцы повылезали из своих логовищ и стали сосредоточиваться в непосредственной близости от станицы. Надо было, не дожидаясь их подхода, идти им навстречу, и Андрей решил на этот раз вести сотни сам… А Уральской бригады все еще нет, хотя Ростов и сообщает, что она прибудет на этих днях. Сегодня — второе августа. По станицам же ходят слухи о том, что к спасу Кубань будет очищена от большевиков.