Борис Крамаренко - Плавни

— Я час назад совещался без вас с Марк Сергеевичем, и мы пришли к такому выводу: несомненно, сегодня ночью, не позже завтрашнего дня, конные сотни гарнизона выступят для нападения на конницу Гая. Надо сегодня же собрать всю нашу конницу в кулак, под командой Гая, бросить им навстречу. Что бы вы ни говорили о Семенном, он, несомненно, умный человек. Поэтому надо попытаться привлечь его на нашу сторону. Я буду просить барона Врангеля поручить формирование Второго казачьего корпуса… полковнику Семенному.

— Не пойдет он на это! — угрюмо сказал Сухенко.

— Увидим. Командовать корпусом — это большой соблазн…

Первая сотня гарнизона в конном строю стояла па улице против ревкома. Андрей в своем кабинете давал командирам последние указания.

— Задача ясна, товарищи? Надо добиться полного разгрома отряда. Ни одного пулемета, ни одной тачанки не оставить в плавнях. К тому времени, когда Алгин думает вылезти из камыша, у него не должно быть кавалерии. Ну, до свидания, товарищи! Желаю успеха. — Он встал. Поднялись и командиры.

— Разгоним, товарищ Семенной! — сказал один из них.

— Разогнать мало — надо разгромить, обезоружить, отобрать лошадей. — Он подошел к комиссару и обнял его.

— Желаю победы, Абрам!.. Да смотрите, хлопцы, не осрамитесь…

Андрей стоит на крыльце ревкома. Походной колонной проходит мимо него первая сотня. Вот и последний, четвертый, взвод. Серые черкески, вороные кони, лихо сдвинутые на затылок белые папахи с голубыми верхами. Голубые башлыки. А вот и пулеметные тачанки. Усатые партизаны еле сдерживают сытые четверки. Андрей всматривается в лица пулеметчиков. Эх, кабы степной простор! Свистнули бы в воздухе нагайки. Помчались бы застоявшиеся кони, натянулись бы постромки…

Андрей улыбнулся.

— Счастливой дороги, хлопцы! — прошептал он и ушел в ревком.

Около его кабинета стояли два конвойца, а между ними — пожилой казак с огненно–рыжей бородой… Андрей сделал вид, что не заметил колючего взгляда его маленьких желто–карих глаз. Он вошел в кабинет, за ним конвойцы ввели рыжего казака. Андрей подошел к столу, сказал конвойцам:

— Выйдите, хлопцы. — И когда за ними закрылась дверь, подошел к арестованному.

— Вот мы и встретились, Волобуй.

— Довел господь, Андрей Григорьевич…

— Аль не рад?

— Какая уж радость… — вздохнул Волобуй.

— Сидай, гостем будешь.

— И то сяду. Ноги отекать стали, старею, Андрей

Григорьевич.

— Да… Подался. Фигура не та и борода не та. За девчатами, видно, уж не бегаешь?

— До того ли теперь…

— Ну что ж, рассказывай, как живешь, как хутор?

— Живем, слава богу.

— За что же арестовали?

— Тебе виднее, ты теперь вроде атамана.

— А ты не знаешь?

— Не знаю…

— И ничем Советской власти не шкодил?

— Старик я уже…

— Что ж, придется мне напомнить тебе кое о чем… Ты полковника Гриня знаешь?

— Каневской он…

— Договор с ним заключал?

— Нет…

— А скот ему в плавни отправлял?

— Ив думках не було!

Андрей достал из ящика стола серую папку, развернул и перелистал несколько листков.

— В марте одиннадцать коров–немок и сорок овец племенных породы рамбулье да одиннадцать телят племенных зарезал, а туши в плавни… к полковнику Гриню. В апреле четыре коровы–немки, и тридцать семь племенных овец, да девять телят… тоже в плавни. В мае туда же семь коров, два бугая племенных и сорок овец рамбулье… То же в июне.

— Моя скотина, никто мне не указ!..

— Мало того, что ты бандитов годуешь, ты еще, подлюга, племенной скот переводишь!

Волобуй вскочил. Спокойствие покинуло его, он впился пальцами в край стола и забрызгал слюной.

— Ты мне ее наживал, скотину? Барашков племенных тебе жалко, а знаешь ли, сколько труда положил, грошей скольких стоило, пока я их развел? Знаешь? Во всем округе таких овец нет, и не будет.

— Садись. Ну! Волобуй нехотя сел.

— Хлеб, сколько с тебя причитается, сдал?

— Нету у меня хлеба, скотину годувать нечем… Потому и режу.

— Это в мае да в июне нечем? Значит, для Красной Армии хлеба нет, а для бандитов есть?.. Сколько подвод в плавни отправил?

— Не отправлял я им хлеба.

— Так… — и Андрей снова заглянул в бумаги. — В апреле пять подвод муки, в мае три, в июне четыре. А говоришь, хлеба нет, скот годувать нечем.

Волобуй молчал.

— Говори, отправлял или нет?

— Ежели у тебя там записано, зачем пытаешь?

— Значит, отправлял? Деньги за скот и муку от полковника Гриня или генерала Алгина получал?

— Не брал я с них денег… для души делал. Жена умерла… сам старый уже… Я наживал… я и проживаю.

— И ничего тебе полковник Гринь за твое добро не обещал?

— Нет.

— Вспомни.

— Нечего мне вспоминать.

— А землю казаков, которые в красных гарнизонах служат и в Красной Армии, не обещал?

— Не насиловал его, сам предложил.

— Хорошо… Ну, больше мне с тобой не о чем разговаривать.

— Что ж со мной робить будешь?

— А это как комиссия решит.

— Ты ж председатель.

— Моя думка — расстрелять.

— Значит, пускай хутор гибнет?

— Без тебя целей будет, — Андрей позвонил. — Уберите арестованного.

Волобуя увели. Андрей закрыл папку и спрятал ее в стол. В комнату заглянул пожилой высокий человек в белой рубахе, смазанных сапогах и с черным картузом в руке.

— Звал, Андрей Григорьевич? Андрей поднялся и пошел к двери.

— Заходи, заходи, Прокофьевич. — И когда тот вошел в кабинет, взял его под руку и повел к дивану. — Как доехал, Прокофьевич? Да сидай, ты у меня сегодня — самый дорогой гость.

— Спасибо, Андрей Григорьевич, лихо доехал. Твой хлопец так коней гнал, что аж печонки наружу просились. Чтоб дорогу сократить, так он по целине гнал.

— Давно у дочки живешь?

— Второй год пошел, да какое ж это житье? Из чужих рук смотришь! Зятек–то у меня казак. Не так зробил, не так ступнул, ко всему придирки делает. Эх, Андрей Григорьевич, горько на старости лет жить так–то!

— Ну, какой ты старик, Прокофьевич. Почти и не седой еще, в руки ежели подкову дать, враз сломаешь, а?

— Нет, Андрей Григорьевич, не тот уж я. А было время, груженую подводу на спине приподымал. Помнишь, твою фуру раз из грязи вытащил?

— Помню, а как же… Значит, недоволен своей жизнью, Прокофьевич? Может, по стаду скучаешь, а?

— Оно, конечно, Андрей Григорьевич, без настоящего дела скучно. Сам знаешь, пятнадцать лет чабановал да шесть лет у Волобуя в старших пастухах ходил. Еще при батьке его поступал. Да кто ему и овец–то французских развел, как не я? Ведь ночей не спал, как с малыми детьми, с ними возился.

__ Порезал их Волобуй…

__ Как порезал? Да ты что? Не шутишь?

— Какие уж тут шутки! Половину племенного стада вырезал.

Андрей видел, что тяжело было старому пастуху услышать о гибели его любимого стада. Он прошелся по комнате, потом сел за стол и стал что–то писать, изредка поглядывая на Прокофьевича. Тот сидел на диване, низко опустив голову, и не понять было, то ли грустит старый чабан, то ли думает какую думу. Наконец он поднялся и подошел к столу.