Борис Крамаренко - Пути-дороги

— Сотня! — Казаки, выравнивая поводья, насторожились. — Стройся по–о–о шести!

Чеснок, осаживая коня, очутился между двумя первыми звеньями. Сдвинув на лоб кубанку и откидываясь в седле, он запел:

Не так слава, не так слава.

Як той поговир,

Що зайиздив казак з Сичи

До вдови у двир.

Три сотни голосов подхватили:

Вечеряли у свитлици,

Мед–вино пили,

И в кимиати на кровати

Спочивать лягли…

… Днем командир 1‑го Интернационального полка хорунжий Ольшанский собрал митинг. На митинге постановили влить отряд Максима Сизона в пехотный полк. Помощником командира полка выбрали Сизона. Ночевали в Брюховецкой. Утром Андрей и Иван Дергач прощались со своими товарищами.

К Андрею подошел Ольшанский:

— Товарищ Семенной, может, останешься с нами?

Андрей удивленно посмотрел на Ольшанского:

— А что мне делать у вас? Конная разведка у тебя есть. Нет, я лучше на Екатеринодар двину, — может, к какой–нибудь конной части пристану.

Сергеев положил на плечо Андрею руку и проговорил взволнованно:

— Ступай, Андрей! Да помни, что ты мне обещал.

Андрей посмотрел ему в глаза:

— Я, товарищ Сергеев, вступил на широкий ленинский шлях и пойду по нем до конца. На кривые тропки меня никому не столкнуть…

На другое утро сотня Андрея выступила из Брюховецкой. Отдохнув за ночь, кони шли широким шагом. Яркие лучи встающего солнца сверкали тысячами огней в капельках выпавшей за ночь росы.

Впереди сотни плясал на тонких точеных ногах жеребец Андрея. Андрей, хмурясь, сдерживал его, а позади замирали напутственные крики провожающих.

Глухие раскаты орудийных выстрелов к ночи смолкли. Казалось, станица заснула. На опустевших после ухода отряда улицах и площади еще остались следы недавнего присутствия сотен людей и лошадей. В густой пыли валялись окурки, клочки сена, конский навоз. Было тихо. Какие–то трусливые тени жались к стенам хат, бесшумно скользя вдоль заборов и внезапно исчезая.

Плотно притворенные ставни, из–за которых не прорывалась даже самая слабая полоска света, придавали хатам запустелый, нежилой вид.

В большом новом доме Сушенко окна наглухо занавешены одеялами. Сидящие в столовой люди разговаривают шепотом, словно на столе стоит не закуска, а гроб с покойником.

Семен Лукич, наклоняясь к Буту, что–то шепнул ему на ухо. Тот, двинув стулом, поднялся. Недовольно посмотрев на Богомолова и отца Алексея, споривших на другом конце стола, он налил себе в стакан мутной самогонки.

— Господа! А не пойти ли нам в станичное правление? Может, они не все оружие успели вывезти.

Волобуй вытащил серебряные массивные часы:

— Уже два часа прошло, как они убрались. Может, в самом деле глянем?

Сушенко насмешливо посмотрел на Бута:

— А чего там глядеть–то? Все одно они твою двустволку, Павел Васильевич, увезли.

Отец Алексей вмешался в разговор:

— Я так полагаю, что идти туда сейчас незачем. Пока подойдут наши, нам надо связаться с есаулом Лещом и дать ему знать, что станица свободна.

— Вот это дело, станичники! — Бут довольно расправил бороду. — Но кто поедет искать Леща?

Блуждать ночью в камышах, разыскивая банду Леща, никому не хотелось, и все молчали.

Игнат Сушенко не вытерпел. Ему ли не знать, где находится Лещ? Кто, как не он, извещал Леща всякий раз, когда сотня Андрея выезжала из станицы на поиски его банды? Игнат поднялся с дивана и, подойдя к столу, уверенно проговорил:

— Я поеду. Я знаю, где его сыскать.

Семен Лукич восторженно забасил:

— Ну и молодец у тебя сын, Петр Герасимович!

Старик Сушенко довольно усмехнулся и, недоверчиво покосившись на Игната, потянулся за бутылкой.

— А откуда ты знаешь, где он сейчас мыкается?

— Уж знаю, — упрямо сказал Игнат.

Все обрадованно переглянулись…

Есаул Лещ был сыном богатого хуторянина. После выбора станичного ревкома он, собрав десяток офицеров и казаков, ушел с ними в плавни. Вскоре к нему стали стекаться те, кто имел основание бояться большевиков. Отряд есаула вырос до сотни сабель и доставлял немало хлопот конной сотне Андрея своими внезапными налетами.

Страшную славу стяжал себе за это время есаул Лещ. Везде, где ни появлялась его банда, она жестоко расправлялась с семьями красногвардейцев, не щадя ни женщин, ни детей.

Через полчаса Игнат, осторожно выглянув за ворота, вывел в поводу оседланного коня. Было тихо. У гребли встревоженно крякнула проснувшаяся не вовремя утка. Прислушиваясь, Игнат постоял минуту в раздумье, затем вскочил в седло и пустил коня галопом. Четкий топот лошади вскоре потонул в захлебывающемся собачьем лае…

Есаул Лещ, прослышав о готовящемся отступлении красного отряда, целую ночь метался со своей бандой вокруг станицы, но не решался в нее войти.

Ночь была темная, и идти на риск Лещ не хотел: он опасался ловушки со стороны Андрея. Под утро, получив извещение от Игната Сушенко, Лещ вывел свою банду к железнодорожной станции. На путях стоял воинский эшелон. Впереди состава были прицеплены два классных вагона, а на площадках темнели орудия с наведенными в степь и на станицу дулами.

Есаул поднял к глазам бинокль. Часовой, стоящий на одной из площадок, повернулся к нему лицом, и есаул явственно разглядел на зеленой фуражке часового красную звезду. Злобно выругавшись, он повернул назад, уводя свой отряд в плавни.

Марина, проводив Андрея, остаток ночи потратила на сборы к отъезду. Под утро, обессиленная, она свалилась на кровать и крепко заснула.

Приснилось ей, будто красногвардейский отряд окружили белые, а ее Андрей, весь в крови, яростно отбивается сразу от нескольких человек. Кругом слышны крики и ружейная стрельба.

Марина, широко открыв глаза, села на кровати. На полу пестрый котенок играл солнечным лучом.

С улицы доносились частые удары палки о забор.

— Эй, хозяйка!

«Кадеты пришли за мной», — с ужасом подумала Марина, заметавшись по комнате. В углу стоял карабин Андрея, оставленный им для отца. Схватив его, она бросилась к окну.

На улице возле калитки стояли два парня в зеленых гимнастерках без погон. У обоих на фуражках были большие красные звезды. Третий, в кожанке, надетой внакидку, стоял в стороне. Радостно вскрикнув, Марина положила карабин на стол и выбежала во двор.

— Эй, тетка, продай жерделов!

Марина приветливо улыбнулась, подойдя к калитке:

— Откуда вы взялись, ведь наши уже отступили.

— Кто это — ваши? — настороженно спросил третий, в кожанке.

Марина подняла голову. Прямо на нее внимательно смотрели большие карие глаза. Сбившаяся на затылок фуражка обнажала сильно посеребренные виски.

— Кто это — ваши? — повторил он, шагнув ближе к забору.