Пётр Андреев - Повесть о моем друге

Через несколько минут мы были у здания райкома комсомола.

Выстроив свою «полсотню» перед окнами, Сергей приказал сначала бить посильнее в барабан, а потом запеть громче нашу любимую: «Ах, картошка, объеденье, пионеров идеал», а сам тем временем скрылся за дверями.

Никто из нас не знал, с кем и о чем говорил Сергей, но когда мы уже осипли, продолжая петь минут двадцать, он появился в сопровождении двух комсомольцев — райком прикомандировал их к нам на все время нашего гостевания в Москве. Один из них работал в райкоме, а второй, веснушчатый паренек с неизменной улыбкой, был комсомольцем-активистом из соседнего железнодорожного депо, случайно оказавшимся в это время в райкоме. (Живы ли эти товарищи? Может, вспомнят, отзовутся?)

На наше счастье, уже наступили каникулы, и по звонку из райкома нас разместили в школе неподалеку.

Девочкам-пионеркам предоставили класс с полным комплектом парт, которые девочки кое-как приспособили под «кровати»; нам, мальчишкам, в другом углу коридора — такое же помещение, только без парт.

Расположившись на полу, мы начали устраиваться на ночлег. Подушками служили наши котомки, а вместо простыней Сергей приволок груду старых газет.

Скоро появилась тетя Глаша, которая представилась нам за «главную здесь» (потом выяснилось, что она была сторожихой школы). Узнав, что мы из Белоруссии, аж всплеснула руками.

— Деточки мои родненькие, да вы же мои земляки!

Оказалось, что лет двадцать тому назад какая-то помещица привезла ее в Москву в качестве домашней прислуги, здесь после Октября она вышла замуж за мастерового и с тех пор проживает в Москве. Все это она поведала залпом и тут же начала расспрашивать, «а как там у нас, в Белоруссии», и хотя мы были совсем из другой области, обстоятельно отвечали на все ее вопросы.

Сергей посмеивался, слушая наши ответы, и обсуждал с комсомольцами, что можно посмотреть в Москве за неделю — по расчетам наших родителей, на это время должно было хватить у нас продуктов.

Программа нашего пребывания в Москве по настоянию Сергея была составлена «оптимально». В день мы посещали по нескольку музеев, встречались с московскими пионерами, побывали на крупном в те времена заводе АМО.

Прежние полукустарные автомобильные мастерские, основанные до революции миллионерами Рябушинскими, менее чем за девять лет, прошедших после Великого Октября, превратились в современное, по тогдашним, естественно, условиям, предприятие. С конвейера завода сходили первые советские грузовые автомобили АМО-Ф15. И хотя на этой «полуторке», как ее потом любовно называли в народе, стоял двигатель всего в 36 лошадиных сил (сейчас «Запорожец» имеет больше), грузовики АМО очень во многом помогли тогда нашему народному хозяйству. Они ведь, по существу, положили начало широкой автомобилизации необъятной страны.

1926 год был отмечен особой датой в истории завода АМО. Его директором стал бывший слесарь-путиловец коммунист Иван Алексеевич Лихачев — человек большой инициативы, кипучей энергии, волевой руководитель большевистской закалки. Лихачев навсегда вошел в историю прежнего завода. АМО — ныне завод имени Лихачева, ЗИЛ. (Многие, видимо, смотрели фильм «Директор». Так вот прототипом его главного героя был Иван Алексеевич.)

В Краснопресненском райкоме ВКП(б) мы встретились с ветеранами революции. К концу нашего пребывания, однажды утром, выйдя из школы, мы увидели, что по всей Москве вывешены траурные флаги: умер Феликс Эдмундович Дзержинский.

По нашей просьбе к нам в школу пришел старый большевик — участник Октябрьской революции Иван Петрович Сидоров. Помнится, он рассказал нам следующее: 20 июля на объединенном Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) с взволнованной и страстной речью, направленной против троцкистско-зиновьевского блока, выступил Ф. Э. Дзержинский. А через несколько часов у себя на квартире в Кремле он скоропостижно скончался от паралича сердца. После смерти Владимира Ильича и М. В. Фрунзе это была еще одна тяжелейшая утрата для нашей партии и государства. А умер он сорока девяти лет от роду. Тридцать лет он вел героическую борьбу за наше общее дело — за социализм. Из них одиннадцать лет Ф. Э. Дзержинский провел в тюрьмах, ссылках и на царской каторге.

Был поздний вечер, и шел дождь, но мы его не замечали. Простояв много часов в огромной очереди на Большой Дмитровке, мы попали в Колонный зал Дома союзов, где в полумраке, среди пальм, стоял на высоком постаменте простой красный гроб с телом Ф. Э. Дзержинского. Вокруг была масса венков и густым потоком молча шли люди. А стоявшие у гроба часовые тихо просили: «Пожалуйста, побыстрей», потому что все улицы кругом были запружены москвичами, стоявшими многие часы в очереди, чтобы отдать последний долг «железному Феликсу». В почетном карауле мы видели и московских пионеров.

Тут мы случайно встретились с делегацией белорусских коммунистов, которые возложили три огромных венка из колосьев ржи, белой ромашки и полевых цветов.

На следующий день мы покидали Москву. Домой возвращались голодные, но возбужденные тем, что нам удалось повидать в Москве.

На вокзале нашего Сергея благодарили встретившие нас родители и мы, «путешественники», а потом, подхватив, стали подбрасывать его в воздух, «качать». У бедняги началась рвота. Как оказалось, он два дня вообще ничего не ел, отказываясь от своей крохотной пайки хлеба в пользу девочек, а нам всем говорил, что, мол, сыт, в райкоме угостили…

…В ту зиму, помню, Сережка совсем отощал — смотрел волчонком, глаза провалились, скулы обострились. Мать как-то под вечер глянула на него, заплакала, перекрестилась:

— Господи, как бы тебе, сынку, подкормиться?

Километрах в сорока от города, в маленькой деревне, жили дальние родственники Сережки — Рудаковы. К ним-то с оказией — со знакомыми мужиками, приехавшими в город, — и отправили Сергея вместе со мной — «на откорм». Там, в деревне, определили нас пасти лошадей и присматривать за коровами.

…Ночное, ночное… Черное, высокое небо, разорванное миллиардами голубых звезд, таинственный крик неведомых птиц, тишина безмолвия окрест… Не тогда ли, на дальних заречных лугах, пахнущих мятой и медуницей, у костров с кулешом и похлебкой из щавеля, пришла к нам и навек захватила неизбывная любовь к родному краю?..

Спутанные лошади фыркали неподалеку; чем-то удивительно вкусным несло из котелка, а мы, городские — Серега и я, — на зависть и удивление деревенских своих сверстников рассказывали у костра долгие-долгие, захватывающие истории про таинственного графа Монте-Кристо или всеведущего сыщика Ната Пинкертона.