Михаил Алексеев - Солдаты

Раковичану так и впился глазами в указанное генералом место газетного листа:

«Красная Армия, в результате успешного продвижения вперед, вышла на реку Прут, являющуюся государственной границей между СССР и Румынией. Этим положено начало полного восстановления советской государственной границы, установленной в 1940 году договором между Советским Союзом и Румынией, вероломно нарушенным в 1941 году Румынским правительством в союзе с гитлеровской Германией. В настоящее время Красная Армия производит очищение советской территории от всех находящихся на ней вражеских войск, и уже недалеко то время, когда вся советская граница с Румынией будет полностью восстановлена.

Советское Правительство доводит до сведения, что наступающие части Красной Армии, преследуя германские армии и союзные с ними румынские войска, перешли на нескольких участках реку Прут и вступили на румынскую территорию. Верховным Главнокомандованием Красной Армии дан приказ советским наступающим частям преследовать врага вплоть до его разгрома и капитуляции.

Вместе с тем Советское Правительство заявляет, что оно не преследует цели приобретения какой-либо части румынской территории или изменения существующего общественного строя Румынии и что вступление советских войск в пределы Румынии диктуется исключительно военной необходимостью и продолжающимся сопротивлением войск противника».

— Это страшный документ, генерал, — заговорил полковник непривычно медленно и каким-то несвойственным ему тоном. — И самое страшное, пожалуй, вот это, — немигающими глазами он отыскал нужное место. — Вот Послушайте: «Вместе с тем Советское Правительство заявляет, что оно не преследует цели приобретения какой-либо части румынской территории или изменения существующего общественного строя Румынии…» Русские… — Раковичану ударил ладонью по газете. — Вы знаете, что, собственно, делают русские? Они одной этой фразой парализуют всю нашу пропаганду!

— А мне, признаться, не менее неприятным показалось и другое место из этого заявления. Позвольте! — Рунеску взял из рук полковника газету и тоже прочел: — «Верховным Главнокомандованием Красной Армии дан приказ советским наступающим частям преследовать врага вплоть до его разгрома и капитуляции». Какая самоуверенность! Словно бы победа у них уже в кармане, а?

— От вашего мужества и умения, генерал, от стойкости ваших солдат зависит, чтобы этот пункт из заявления русских остался пустым звуком, — Раковичану перешел от покровительственно-дружеского тона к начальнически-назидательному.

— Разумеется, разумеется! — заторопился Рупеску, уловивший в голосе собеседника эти новые нотки. «Каков наглец! Выскочка!» — подумал он в крайнем раздражении, а вслух сказал: — Мои солдаты будут стоять насмерть. А если русские действительно не намерены вмешиваться в наши внутренние дела, так это даже лучше для нас. Румыния уже по горло сыта иностранным вмешательством, с нее хватит. Пора бы уж нам самим решать наши внутренние дела…

При этих словах генерала лицо Раковичану перекосилось в иронической усмешке. Он еле удержался, чтобы не крикнуть: «Вы законченный идиот, генерал!»

— Я не хотел вас обидеть, господин Рупеску, но вы сказали сейчас бо-ольшую глупость…

— Я бы попросил!..

— Спокойно, генерал, — Раковичану сощурился. — Да, вы сказали глупость. Так и назовем. Вы — пренаивнейший человек, генерал! Если русские и не будут вмешиваться в наши внутренние дела, что они, по-видимому, и намерены делать, от этого они не становятся менее опасными. Напротив! Нам было бы куда легче, если б русские солдаты ежедневно убивали по десятку наших мужиков и насиловали по дюжине девиц… Но они, как назло, не грабят, не убивают, не насилуют! И это плохо. Плохо для нас с вами, генерал! Не забывайте, что мы имеем дело с такими солдатами, которые страшны уже тем, что пройдут по румынской земле и покажут себя нашей черни… Мы более четверти века тратим миллионы лей, чтобы вызвать у своего народа ужас перед этими людьми, перед их страной. Вообще — перед коммунизмом. Пожалуй, в какой-то степени это удавалось. Но что будет теперь, когда русские, не спросясь нашего позволения, сами пожаловали к нам?.. Вы думали об этом? Советую поразмыслить! Да поймите же, что нам теперь нужно иностранное вмешательство, как никогда раньше. Необходимо! К черту сопливое разглагольствование о суверенитете, о национальной гордости, независимости и прочей чепухе! Нам нужен сильный союзник. Надеюсь, хоть теперь-то вы улавливаете мою мысль?

— Я отлично ее улавливаю, эту вашу мысль, полковник! И уже давно улавливаю! — вспыхнул Рупеску, ужаленный тоном Раковичану. — А вы не подумали о том, что эту вашу мысль, с моей помощью разумеется, уловят и во дворце?

— Донос, значит? — Раковичану расхохотался. Потом, мгновенно посерьезнев, снисходительно предложил: — Хотите, я помогу вам сочинить этот донос?..

— Нет, не хочу. Теперь не хочу, — генерал задумчиво прищурился и пошевелил толстыми короткими пальцами. — Сейчас мне все ясно, полковник. Не совсем ясно разве только одно: почему же союзники — я говорю об американцах и англичанах — так восторженно приветствуют вступление советских войск в Румынию?

Раковичану усмехнулся, при этом его светло-серые глаза не изменились. Лишь чуть покривились топкие губы.

— А что им, собственно, остается делать? Иногда приходится строить приятную мину при плохой игре. Вступление русских войск в Румынию для американцев, например, столь же прискорбный факт, как и для нас с вами, генерал. Теперь на их долю — я имею в виду англосаксов — остается лишь одно: сделать все возможное, чтобы в руки Красной Армии поменьше попало промышленных объектов. С этой целью они — вот увидите — начнут массированные бомбардировки промышленных центров Румынии. Завтра же мощные соединения американской авиации появятся над Бухарестом, Плоешти, над заводами Решицы…

— Простите, полковник. Но вы говорите так, будто являетесь представителем верховного штаба не румынской армии, а американского командования.

— Я, дорогой мой генерал, являюсь… прежде всего политиком. А политики обязаны анализировать события и предвидеть…

Раковичану неожиданно умолк. Его остановил девичий голос, зазвеневший у входа в землянку. Полковник прислушался. Через полуоткрытую дверь в землянку ручейком лились звуки беспечной девичьей песни, совершенно необычной в такой обстановке.

Раковичану, широко раздувая ноздри короткого, словно обрубленного носа и хищно оскалясь, взглянул в окно. У самой землянки, склонившись над тазиком, мыла посуду черноглазая и чернокудрая девушка. То и дело отбрасывая назад мешавшие ей волосы, она пела: