Михаил Алексеев - Солдаты

«Вот язви тя!.. — вспоминал потом Кузьмич. — На пару с генералом работали. Он — за помощника. Ну и ну!» И старик с неостывающим удивлением качал головой.

Наконец выступил «дивизионный мудрец» старшина Фетисов. Его появления на сцене ждали все с большим любопытством. Изобретения Фетисова возбуждали огромный интерес у гвардейцев. Некоторые верили в них, а многие относились либо скептически, либо с настороженностью. Фетисов взобрался на сцену со всем своим сложным хозяйством, завалив пол экспонатами. Ему помогал ефрейтор Федченко.

Шахаев узнал солдата. Он помнил, как там, перед румынскими дотами, Фетисов учил этого бойца искусству окапывания. Фетисов был сейчас похож на факира: сам он имел вид загадочно-строгий, будто и впрямь собирался показывать фокусы. На специальном столе, длинном, как для чистки оружия, лежали мины, знаменитая бронебойка, патроны. В левой руке старшины — рыжий немецкий ранец, в правой — какой-то странной формы предмет такого же цвета да и из такого же материала.

— Вы, товарищи, зря улыбаетесь, — сердито начал Фетисов и потряс в руке ранец, как большую пестро-желтую обезглавленную курицу. — Вы, конечно, много видели этих ранцев. Видели и бросали их по дорогам. И то сказать: глупо, безмозгло устроены они. Это верно. Положить в них ничего не положишь, а тяжесть большая. Но бойцы нашей роты все-таки не бросали их. Мы полагали, что когда-нибудь да сгодятся они нам. И пригодились. Вот полюбуйтесь, что мы из них смастерили, — и Фетисов поднял ранец, что был у него в правой руке. Собственно, это был уже не ранец — какие-то ленты с кармашками, сумочками, крючками… — Этой штукой можно подпоясаться. — Фетисов подпоясался, и все увидели в кармашках, на ленте, обоймы патронов, как у матроса периода гражданской войны. — А вот тут можно уложить харч, гранаты, медикаменты, — и он перекинул вторую ленту через плечо. — Сюда можно вложить свернутую плащ-палатку. Видите, умещается очень много. И все это располагается на вашем теле так, что вы почти не чувствуете тяжести. Можно лазать по любым горам! Понятно?

— Понятно! Ясно! — закричали в зале.

Начальник политотдела громко зааплодировал. Все присоединились.

Фетисов смущенно топтался на месте, потом деловито стал собирать свое имущество.

— Вы что же, Фетисов? — улыбаясь, спросил Демин. — Про остальное то не рассказали… Просим!

…Старшину еще долго не отпускали со сцены.

Выступивший после Фетисова солдат Громовой говорил о взаимной выручке в горах. При этом он демонстрировал перед участниками слета какие-то веревки, с помощью которых можно легко помочь товарищу при подъеме на крутую гору.

Слушая артиллериста, Демин улыбался, согреваемый крепким и бодрым чувством. Его всегда удивляла и радовала их трогательная, сердечно-грубоватая заботливость о товарище, будто они видели себя в нем, в товарище, и любовались своим благородством и силою своею не в себе, а в товарище. Начальник политотдела всегда восхищался этим солдатским тактом, тщательно скрываемым самими же бойцами подчас за грубыми выражениями, крепко присоленными словами. Во взаимоотношениях бойцов была настойчиво последовательная суровость, предохраняющая их от расслабляющей и поэтому порою вредной на войне нежности друг к другу. Глядя на солдат, Демин чувствовал, что зал этот наполняется чем-то ободряюще смелым, что поможет дивизии выйти целой и невредимой из стиснувших ее горных ущелий на широкий и солнечный простор.

Со слета Марченко и Забаров шли вместе. Марченко был мрачен.

— И чего он глядел на меня так?

— Ты не горячись, — спокойно перебил его Забаров. — А подумай. За последнее время ты здорово изменился. Но что-то есть в тебе еще такое… нет-нет да и выскочит наружу. А Демину хочется видеть тебя прежним сталинградским Марченко, понимаешь? Видел, как внимательно слушал он твое выступление? Я заметил даже, как он поморщился, когда ты произнес фразу: «Война без крови не бывает». Фраза как фраза. Не ты один ее повторяешь. Ничего как будто в ней неправильного нет: в самом деле, на войне льется много крови. И все-таки начподиву не нравится, когда так говорят командиры. И я понимаю его. Ею, этой самой фразой, некоторые горе-командиры частенько пользуются, чтобы оправдать себя, плохо проведенный ими бой, свои большие потери. Угробил людей попусту, да и говорит, что война без крови не бывает… А я так гляжу на это дело: проиграл бой, потерял понапрасну людей — и нечего скрываться за спасительную формулу: «Война требует крови». Надо ценить людей, дорожить каждым человеком как величайшей ценностью. Всю вину принимай на себя, коли по твоей глупости погибли люди. Не знаю, как ты, а я фразу эту… знаешь, просто ненавижу! Она понижает в нас, командирах, чувство ответственности. Определенно понижает! Мешает нам больше и глубже думать о наших операциях… Я понимаю, почему ты повторил ее на слете. И скажу тебе прямо, хоть знаю, что рассердишься. На днях ты послал третью роту в обход, а зря! Если бы ты подумал хорошенько, то тебе бы стало ясно, что посылаешь людей… на верную гибель! Понимаешь ты это? И притом совершенно напрасно. Хорошо, что командир полка вмешался и отменил твое решение, а если бы он…

Марченко вспылил:

— Что вы меня все учите?

— Значит, так надо!

— А тебе известно, что я благодарность от командира полка на сборах получил? Нет. Ну вот, а говоришь… Оставь, Федор, лучше меня в покое. Я сам уже многое перетряс в своем чемодане! — Марченко стукнул себя по лбу. Шел Марченко легко, своей обычной рысьей походкой. Забаров посмотрел на него:

— Хорошо, если так.

— Конечно, так. Вот поглядишь, скоро командовать батальоном буду. А там и… Хотя вряд ли… Знаешь, Федор, со мною чертовщина какая-то происходит: то я поверю в себя, скажу себе мысленно: «Вот возьмусь за дело по-прежнему и даже лучше прежнего еще покажу им всем, что может Марченко!» То вдруг захандрю — и нет этой веры. Руки, понимаешь, опускаются. К черту! Вот так и верчусь на одной точке… — Марченко помолчал, потом резко заговорил: — Слушай, Федор, ну помоги мне, будь товарищем!.. Не могу, понимаешь!.. Черт знает что такое!.. Дня не проживу спокойно. Все… все о ней… Поговори с Наташей. Боюсь за себя, говорю как другу. Наделаю что-нибудь такое, что и не расхлебаешь…

— Погоди, погоди! — испугался Забаров. — Да ты что, сдурел? Ведь она любит другого. Как же…

— Знаю. Но, понимаешь, не могу… и боюсь, что…

Марченко внезапно смолк, круто повернулся и почти побежал прочь. Забаров проводил его тяжелым взглядом. В последнюю минуту Федор увидел его тонкую, стройную фигуру почти у края отвесной скалы. Марченко, как абрек, перепрыгивал с камня на камень, поддерживая на боку ненужную ему саблю. Солнце нехотя погружалось за перевал, окрашивая горы в зеленовато-голубой, нарядный цвет. Но откуда-то снизу по скале ползла вверх черная тень от уродливой тучи.