Михаил Алексеев - Солдаты

— Здравия желаем, товарищ генерал!.. — приветствовали солдаты.

Бойцы не спускали ожидающе-восторженных глаз с генерала.

Сизов подозвал к себе старшего лейтенанта Гунько.

— За отличные действия вам и всему личному составу вашей батареи объявляю благодарность! — донеслось до солдат. И, уже обращаясь к командиру дивизиона и к командирам других батарей, Сизов продолжал суховато: — Упрощать обстановку на занятиях — значит совершать преступление, — отчеканивал он каждое слово. — Усложнять ее, максимально приближая к боевой, — делать нужное и в высшей степени полезное дело.

Этими словами начал генерал подробный разбор занятий.

— Ты что же, пришел посочувствовать моему «горю»? — спросил Гунько, хитро прижмурясь.

Марченко обиделся.

— Как тебе известно, Петр, успокаивать — не в моем духе. А пришел я к тебе отчасти потому, что хотел просто тебя видеть. Кроме того, у меня есть к тебе небольшая просьба…

— Какая?

— Впрочем, это даже не просьба, а приказ… — разведчик улыбнулся. — Ну?

— Собирайся — и марш в мою роту. Хоть выпьем по рюмочке!..

— Это, пожалуй, единственный за мою службу приказ, которому я могу не подчиниться.

— Почему? — удивился Марченко.

— Во-первых, потому, что оставлять сейчас батарею я не могу.

— Ведь не на всю же ночь я тебя зову, на час-другой.

— А во-вторых, — продолжал Гунько, — не время сейчас думать о рюмочке, друг ты мой! Не время!.. Да у меня еще и дел много. Если хочешь, давай выпьем по чарке здесь. В моей фляге малость осталось.

— Вечно у тебя какие-нибудь дела…

— Серьезно говорю. Надо провести беседу с солдатами, сообщить им новые данные о противнике.

— Это еще зачем? Еще подумают солдаты, что немцы превосходят нас по численности, — посматривая на новую звездочку на погоне Гунько, говорил Марченко. — Запугаешь своих артиллеристов, а у тебя ведь много молодых бойцов.

— Ты это серьезно? — не вытерпел Гунько.

— Конечно, серьезно.

— Ну, тогда мне грустно…

— Не смейся.

— А я и не смеюсь. Повторяю — мне грустно. Грустно потому, что такие слова я слышу от лейтенанта Марченко — опытного, прославленного разведчика… Да мне с моими солдатами, дорогой товарищ, не сегодня-завтра придется лицом к лицу встретиться с врагом, вступить с ним в кровопролитный бой!..

— Ну вот, пошел: «кровопролитный», «сражение», «лицом к лицу»!.. Нельзя ли поспокойнее и проще?

— Хорошо, буду попроще… Да, вступить в бой! Так пусть же знают они этого врага, пусть знают и то, что бой с ним будет тяжелый, и готовят себя к этому. Что касается превосходства немцев, то не тебе, разведчику, говорить о нем.

— Я же сказал, что у солдат может составиться неправильное, преувеличенное представление о противнике, — заметил Марченко.

— Не думаю, — быстро возразил Гунько. — Сейчас солдаты не поверят в превосходство немцев. Они знают наши силы не хуже нас с тобой!.. Я, например, верю в свою батарею, в своих солдат и буду говорить им всю правду, чтобы они, зная свои силы, не питали, однако, иллюзий насчет легкой победы…

— Совершенно правильно, товарищ Гунько.

Офицеры быстро оглянулись.

Приподняв плащ-палатку, в блиндаж протискивался полковник Демин.

Судя по его бледному, осунувшемуся лицу и утомленным глазам, он давно не спал.

— Совершенно правильно! — повторил он, войдя в блиндаж и присаживаясь у столика. Он посмотрел на Марченко. — Мы только недавно на партийном активе говорили, что надо готовить личный состав к тяжелым испытаниям. И очень хорошо, что вы ужо это делаете, товарищ Гунько.

Хотя начальник политотдела появился в блиндаже неожиданно, это нисколько не удивило ни Гунько, ни Марченко. Они знали, что Демин имел привычку появляться в самых, казалось бы, неожиданных местах. То его увидят в боевом охранении какого-нибудь батальона и тоже не удивятся этому; то вдруг он придет на санитарный пункт; то на артиллерийские позиции; вдруг нагрянет в склады АХЧ и там учинит настоящий разнос начальнику административно-хозяйственной части старшему лейтенанту Докторовичу; чаще же всего бывал он в стрелковых ротах — любил поговорить с коммунистами; инструкторов политотдела также редко можно было увидеть в штабе дивизии, — они приходили из полков, делали доклад начальнику или его заместителю и, помывшись в бане, снова уходили в полки, в батальоны, роты.

Демин так же, как и генерал Сизов, знал по фамилии всех офицеров соединения.

— Но вы, товарищ Гунько, не обижайтесь на Марченко за его слова. Разведчика можно понять. Его профессия — это прежде всего осторожность, — вдруг сказал Демин и улыбнулся. — Иногда она бывает, может быть, немного излишней, эта осторожность… Проводите меня, товарищ Гунько, на свою батарею. Мне надо с вашими коммунистами потолковать.

— Я и сам сейчас собирался провести с бойцами беседу, — сообщил Гунько.

— Тогда совсем хорошо! — оживился полковник. — Побеседуем с ними вместе.

Выйдя из блиндажа, Демин вспомнил:

— В штабе на вас жаловались, товарищ Гунько. Не высылаете вовремя сведений.

— Да замучили они меня ими, товарищ полковник!

— Нет, нет, — твердо перебил Демин. — Сведения высылать надо. Война — дело серьезное. Это не только храбрость солдат, но и учет. Точный учет всего, вплоть до последнего патрона и тренчика на солдатском ремне. Вы с нами останетесь? — спросил Демин Марченко, видя, что тот собирается уходить.

— Нет, я пойду, товарищ полковник. Начальник разведки может потребовать, а меня нет.

— Это верно. Идите. У разведчиков сейчас дел много. Да и в штабе теперь никто не спит. От генерала до писаря — все работают до седьмого поту.

— Заходи, как сможешь! — попросил Гунько друга. Он был рад, что сегодняшний спор не оставил неприятного осадка, как нередко случалось прежде. Командиру батареи показалось, что Марченко уже и сам в душе понял, что был не прав. — Заходи!

Второго июля из Ставки Верховного Главнокомандующего пришла знаменательная телеграмма: Сталин предупреждал о возможном переходе немцев в наступление между 3 и 6 июля. Огромный фронт по Курскому выступу глухо заволновался.

О телеграмме генерал Сизов узнал от командующего армией. Он тотчас же возвратился в свою дивизию и поехал на НП. Здесь, на опушке Шебекинского леса, под могучими кронами дубов, его уже ожидали командиры полков и приданных подразделений.

— Получена очень важная телеграмма, товарищи! — начал свое сообщение генерал, смахивая пыль с фуражки и кителя.

С этого часа еще напряженнее заработали штабы соединения Сизова. В блиндажах не умолкали зуммеры. Телефонисты не отрывали трубок от уха. Люди забыли об отдыхе. Политотдел дивизии опустел, — его работники отправились в полки, батальоны и роты. Общее напряжение передалось и солдатам. Пехотинцы снова и снова протирали и без того чистые винтовки и пулеметы, пересчитывали в нишах патроны, старшины проверяли в солдатских вещевых мешках НЗ, артиллеристы неотступно находились у своих орудий; танкисты опробовали моторы машин; гвардейские минометчики, укрывшиеся в лесу, снимали со своих установок брезентовые покрывала; по многочисленным извилинам траншей и окопов, из отверстий дзотов и блиндажей тек сдерживаемый солдатский говорок: