Андрей Татарский - Дневник из сейфа

Было тяжело читать мрачные пророчества философа в эсэсовском мундире: Ленц слишком хорошо понимал, что это не пустые угрозы.

Однако было не время и не место вести мысленный спор с автором дневника. Угнетенная Грета перестала следить за тем, какие записи останавливают внимание гостя. Пора было приступать к делу…

Пролистав тетрадь, разведчик стал читать ее с конца. Но теперь он уже пропускал отвлеченные рассуждения штандертенфюрера, сосредоточившись всецело на его конкретных замыслах. Материал этот был столь обильным и впечатляющим, что Ленц едва превозмогал искушение фиксировать все подряд, тем более, что любая деталь могла быть как-то связана и с основной целью его поисков.

Но, увы, даже здесь, в личном своем дневнике, осторожный начальник СД ни единым словом не обмолвился о сущности оборонительного плана.

…Не то… Слишком туманно… Опять не то… Неужели так ничего и не выжму отсюда?… Спокойно. Не спеши. Вдумывайся в каждую запись. Вот эта, например… А, ч-черт! Все не о том, не о том.

…Стоп! Тут что-то о задании «Нахтигалю»… Ну-ка, ну-ка…

«Организовать переброску через линию фронта лжеперебежчиков»… Что такое?

Всего три строки, но из них следовало, что этому специализировавшемуся на провокациях подразделению диверсионно-разведывательной дивизии «Бранденбург» поручалось укрепить у советского командования ложное впечатление, будто немцы ожидают прорыва в направлении Сольск-Березовское, на центральном участке фронта… Так вот для чего послали нахтигальцев в Березовское…

…Так, так. Дальше… Не то… Дальше…

Стоп!

Часы пробили уже второй раз, а он все еще читал, не забывая время от времени громогласно возмущаться — «Критиканство! Позор!»…«Имитация шума моторов»… Та-ак… «Замена передислоцированных артбатарей фанерными муляжами»…

Подтверждались худшие его опасения в «Вольфшанце» [11] [11] Ставка верховного командования вермахта. каким-то образом пронюхали, что удар будет нанесен по флангам, и немецкий генералитет противопоставил этому плану клещевого охвата не менее смелый контрплан. Контуры его все явственней проступали в разбросанных на последних страницах скупых упоминаниях о мерах дезинформации, предпринятых по инициативе Кляйвиста.

Да, да, сомнений больше не было. Сосредоточив на флангах огромные силы, противник готовился потопить наступление в крови и перейти в контрнаступление. Могло произойти то же самое, что прошлым летом, когда наступавшая на Харьков армия наткнулась на гитлеровские резервы и попала в окружение…

Все ясно. Потому и не кричат фашисты о «неприступности» этого плацдарма, ждут — пусть русский медведь ринется очертя голову в капкан.

Грета деревянно стояла у его стула — олицетворение исполненного долга — и только вздрагивала при каждом щелчке фотоаппарата.

— Прошу простить, — нарушил тишину почтительный голос за дверью, — звонил ваш отец. Я сказал, у вас гость. Штандартенфюрер выезжает домой.

…Уже? Пора поднимать паруса…

— Положить дневник, где лежал. И ни слова господину Кляйвисту. — Он собрал в бумажку табачный пепел. — Вы поняли? Ни слова!

— Стойте! — вдруг истерично закричала Грета и преградила ему путь к двери. — Вы досмотрите дневник с папой!

— Ну что ж, — пожал плечами Ленц и опустился на стул, — значит секретность моей миссии будет нарушена. Но, предупреждаю, соответствующие инстанции узнают, по чьей вине…

Грета закрыла лицо руками и отошла от двери.

Он не спеша поднялся, спрятал фотоаппарат в сумку.

— Благодарю, фрейлейн. — И выходя, бросил с едва уловимым презрением. — Вы достойны своего фатерлянда.

Крикнув часовым, чтобы гостя выпустили, Грета отнесла дневник в отцовский кабинет, вернулась в свою комнату, заперлась на ключ и, не раздеваясь, легла, уткнувшись лицом в подушку. Она не в силах была вернуться в госпиталь — работать, говорить, видеть людей. Но еще тягостней было лежать и прислушиваться, не хрустит ли за окном гравий…

— Девочка, ты спишь? — послышались в коридоре быстрые, легкие шаги отца.

Грета закуталась с головой в простыню, она не могла его видеть, не могла, не могла…

— Кто у тебя сейчас был? — лязгнула ручка двери.

— Так… один поклонник…

— Это он вызывал тебя от моего имени из госпиталя?… Почему ты молчишь?… Гретхен!

Ей хотелось кинуться к нему, кричать, забыв о долге, обо всем: «Папа, беги! Они расстреляют тебя, беги!» Но она молчала. Ведь тот приказал: ни слова.

…Молчать. Во имя фюрера, фатерлянда — молчать.

…Ушел. Я заперла сейф? Кажется. Он ничего не узнает. И завтра его заберут. И она лишится отца, как лишилась уже матери. Боже мой…

Ручка двери с силой задергалась.

— Грета, ты открывала сейф? Почему мой дневник лежит не в том отделении, в котором я его оставил? Грета!

Не выдержав, дочь штандартенфюрера разрыдалась…

— Собственного папашу продала? — Шурин рот смешно округлился. — Ну и ну! Воспитали на свою голову!

— Потом, потом, — прервал Ленц расспросы. — У своих наговоримся. — Он вытащил из фотоаппарата кассету с заснятой пленкой. — Зашей в пальто. Быстро!

— Уходим?! — ее глаза заискрились. — Вместе, да?

Он зачем-то открыл и закрыл дверцу буфета и повернулся к девушке спиной.

— Видишь ли, Шуринька, среди прочего я наткнулся в дневнике на запись о какой-то антифашистской группе, появившейся в войсках гарнизона…

— Ну и что?

— Ищейки Кляйвиста напали на ее след. И руководителя знают — электрик передвижного фронтового театра Франц Зах…

— Но… но, Петер Фридрихович, не можете же вы помчаться искать этого человека ночью! А пока утро, пока найдете, предупредите. А ну как немка тем временем очухается и папуле повинится?

Он с силой вдавил носком сапога подгнившую половицу.

— Вот и я себе говорю…

— Эх, знать бы мне «шпрехензи дойч», — виновато смотрела ему в спину девушка. — Если б и сцапали — хоть не велика потеря.

— Шуринька, я боюсь совершить глупость. Не имею права на рожон переть, все-таки нужен еще… И не могу, понимаешь, не могу я уйти, плюнув на этих бедолаг! — Он обернулся, больно стиснул ее плечи. — Как мне быть? А, зяблик?…

— Надо идти! — сердито воскликнула девушка.

— Ладно, — сдался он. — Собираемся.

Она убежала к себе, отпорола подкладку своего старенького пальтишка, зашила кассету, собрала узелок, рассовала по карманам фотографии матери.

— Готова? — Ленц вошел к ней. — Узел не брать. Почему в резиновых сапогах? Чтобы патрульным было легче догадаться, куда держишь путь?… Так. К дверям приколи записку: «Герр Ленц, их ком цум деревня, муки достать», — что-нибудь в этом роде. Аусвайс при себе? Расположение застав на выходах из города усвоила? Так. Наткнешься на патруль — скажешь: акушерка, вызвали принимать роды. Не бойся, я буду идти сзади, в случае чего — выручу. Ну пошли, пошли…