Мартин Эмис - Зона интересов

– А черепаха?

– Прощальный жест Богдана. По-видимому. Такова, по сути дела, версия вашего мужа. За некоторыми исключениями.

– Вы в это верите? Что Богдан мог?..

Я чопорно пожал плечами:

– Смертный страх порождает странные поступки.

– Вы верите хоть во что-то из этой истории?

– Ну вы же понимаете ход их мыслей, не правда ли? Нужно было, чтобы никто ничего не узнал. Заключенный не может так поступить с Комендантом и остаться в живых.

– Поступить как?

– Ну, ударить его – даже случайно. Богдан же подбил ему оба глаза.

– Богдан ничего не подбивал. – Безрадостная улыбка Ханны изменилась: расширилась и застыла. – Глаза ему подбила я .

– Вам что больше нравится? – крикнула из далекой от нас песочницы Сибил. – Знать все или не знать ничего?

– Не знать ничего, – завопил я. – Тогда можно все выяснить самому, а это забавно .

В ту же пятницу я шел в поздних сумерках по грязным проходам Кат-Зет III. Полностью оплаченный «ИГ Фарбен», Кат-Зет III был с буквалистским усердием скопирован с Кат-Зет I и Кат-Зет II. Такие же прожектора и дозорные вышки, такая же колючая проволока под высоким напряжением, такие же сирены и виселицы, такая же вооруженная охрана, такие же карцеры, такой же помост для оркестра, такой же позорный столб, такой же бордель, такой же лазарет и такая же мертвецкая.

У Богдана имелся pikkolo – так назвала его Ханна. Словечко двусмысленное. В отличие от piepl , обозначающего катамита , тут уж не ошибешься, pikkolo нередко был просто юным товарищем, подопечным, о котором заботился заключенный постарше. В данном случае подопечным стал пятнадцатилетний немецкий еврей по имени Дов Кон. Дов появлялся иногда в саду Долля (я видел его там в день моего первого визита). Ханна сказала, что Богдан и Дов были «очень близки»… Как и «Буна-Верке», Кат-Зет III все еще достраивался, пока в нем размещалась лишь колония строителей. Регистратор Отдела рабочей силы сказал мне, что искать Дова следует в Блоке 4(vi).

К этому времени я – отчасти посредством индукции – составил наиболее правдоподобную последовательность событий. Интересующее меня утро: сначала бурная ссора мужа и жены, во время которой Ханна наносит Доллю удар по лицу; в ходе дня синяки наливаются кровью и темнеют, и Долль понимает, что ему потребуется объяснение его травмы; в какой-то момент внимание Долля привлекает Богдан, возможно допустивший некую оплошность; Долль сочиняет историю с лопатой и преподносит ее вместе с инструкциями лагерфюреру Прюферу, адъютант которого обращается к карательной команде… Единственной, насколько я мог судить, загадкой оставалась судьба бедной Торкуль.

К Кат-Зет III я подходил со стороны «Буна-Верке», чувствуя – настолько уверенно, насколько это вообще возможно, – что никто за мной не следит.

Я стукнул моей дубинкой в дверь барака, распахнул ее и увидел помещение размером с два теннисных корта, вмещавшее сто сорок восемь нар – в три яруса, по двое-трое заключенных на каждой. На меня обрушилось тепло одиннадцати или двенадцати сотен тел.

– Старший по бараку! Сюда!

Мужчина лет пятидесяти с чем-то, довольно упитанный, выскочил из своей боковушки и поспешил ко мне. Я назвал имя, номер и повел головой в сторону. После чего отступил от двери и выдохнул задержанный в легких воздух. И закурил, чтобы дезинфицировать дымом ноздри, манильскую сигару. Запах в Блоке 4(vi) стоял особый: в нем отсутствовала недвусмысленная гнилостность луга и погребального костра, не походил он и на смрад дыма, валившего из трубы крематория (дыма, отдававшего плесенью сырого картона с примесью особой, напоминавшей, что человек произошел от рыбы, тухлости). Нет, то была виноватая вонь голода – кислятина и газы заторможенного пищеварения, сдобренные острым ароматом мочи.

Из барака вышел мальчик – не один. Его сопровождал капо: зеленый треугольник на груди (стало быть, уголовник), голые руки, густая татуировка которых создавала впечатление, что он одет в нательную рубаху с рукавами, колючая бородка, бывшая простым продолжением обрамлявшей его рот щетины. Я спросил:

– Ты кто?

Капо оглядел меня с головы до ног. А кем, коли на то пошло, был я с моим немалым ростом, льдистыми голубыми глазами, твидовым костюмом землевладельца и нарукавной повязкой оберштурмбаннфюрера?

– Имя.

– Стампфеггер. Господин.

– Можешь идти, Стампфеггер.

Поворачиваясь, чтобы удалиться, он произвел странный недоконченный жест – полуприподнял руку и сразу уронил ее. Мне показалось, что он хотел провести рукой собственника по черным волосам мальчика.

– Давай немного пройдемся, Дов, – сказал я. – Мне нужно поговорить с тобой о Богдане, юноша. Не исключено, что помочь мне ты ничем не сможешь, но нужно, чтобы ты не испытывал нежелания помочь. Тебе такая помощь ничем не грозит. Поможешь ты мне или нет, я все равно отблагодарю тебя.

Я вынул из кармана пачку «Кэмел»:

– Возьми пять штук. – Чего в ту пору стоили пять американских сигарет – пяти хлебных пайков, десяти? – Припрячь их где-нибудь.

На протяжении нескольких шагов мальчик размеренно кивал, и я почти проникся уверенностью, что он ответит мне со всей откровенностью. Мы остановились под лампой в сетчатом колпаке. Была уже ночь, что-то слегка ворошилось в черном небе – близился то ли дождь, то ли снегопад.

– Как ты сюда попал? Не волнуйся. Попробуй вот это.

Я протянул ему плитку «Хершис». Ход времени замедлился… Дов аккуратно развернул целлофановую обертку, с секунду вглядывался в коричневый шоколад, затем благоговейно лизнул его с краешку. Я наблюдал за ним. В деликатности мальчика присутствовал своего рода артистизм; возможно, у него уйдет не меньше недели на то, чтобы управиться с шоколадкой, орудуя одним лишь языком… Ханна говорила о глазах Дова, темно-серых, совершенно круглых, с легкими неровностями по обводам райков. Глазах, созданных для невинности и невинностью обладавших – когда-то; теперь в них полыхала опытность.

– Ты ведь из Германии. Откуда?

Глубоким, хоть время от времени и подскакивавшим на октаву вверх голосом он рассказал мне свою историю. Ничего необычного в ней не было. Осенью 41-го всю его семью забрали из одного из «еврейских общежитий» Дрездена; они провели месяц в лагере Терезиенштадт; затем их привезли сюда; сразу же по приезде мать мальчика, четырех его младших сестер, двух бабушек и деда, двух теток и восьмерых маленьких двоюродных сестер и братьев отселектировали налево; отец и двое дядьев протянули обычные три месяца (на рытье дренажных канав), а потом Дов остался один.

– Кто тебя опекает? Стампфеггер?

– Да, – неохотно ответил он. – Стампфеггер.