Джастин Сарасен - Ведьма Сталинграда

– Это неудивительно. Ведь идёт война. Будь осторожна, пожалуйста.

Настя прыснула от смеха.

– Осторожный воздушный бой? Как ты себе это представляешь?

– Да уж, такой вряд ли бывает. Но ты хотя бы обещаешь надевать тот нью-йоркский шарф, чтобы не замерзнуть?

– Я буду носить его каждый день, обещаю, – и тут Настя вдруг наклонилась и на мгновение прижалась губами к губам американки. – Помни обо мне.

– Обязательно. Я и так помню. Все время.

Алекс удалось уснуть только благодаря водке. Она очнулась в пустой землянке, когда стрелка часов показывала одиннадцать. Это означало, что она пропустила завтрак и лишилась последней возможности увидеть Настю и забрать у нее драгоценное письмо для матери. Чувство вины и собственной безалаберности навалилось на Алекс со всей силой. Вот тебе и маяк свободы!

Журналистка доплелась до столовой, рассчитывая на остатки еды, и обнаружила там Инну. Они вместе поковырялись в мисках с безвкусной кашей и выпили горького чаю. Но девушки не перекинулись ни единым словом, и когда Инна отправилась к остальным механикам, Алекс к ней не присоединилась.

Вместо этого американка вернулась в свою землянку, где после дежурства отдыхало несколько оружейников. Одни писали письма, другие вышивали. Алекс подумала, что на войне шитье выглядит странным занятием, но, наверное, оно помогало им хотя бы ненадолго отрешиться от солдатской жизни, заняться мирным девичьим делом, которому их обучили матери. Почти ни у кого не было специальных ниток для вышивания, они использовали волокна, надерганные из своего синего белья или из любой другой ткани, которую они могли раздобыть, не рискуя заработать штраф за порчу армейского имущества.

Журналистка немного понаблюдала за девушками. Одна из них подняла взгляд и, улыбнувшись, предложила:

– Можно сделать хороший снимок, как думаете? Чтобы показать Америке, что мы вовсе не грубые солдафонки.

Алекс согласилась и открыла футляр, чтобы вытащить «Роллейфлекс». Ее палец задел за что-то, похожее на бумагу, и Алекс вынула из футляра свернутый вчетверо листок с московским адресом, выведенным круглым девичьим почерком. Должно быть, Настя проскользнула в землянку с письмом, когда Алекс отсыпалась после принятой на грудь водки. От апатии, в которой пребывала американка, не осталось и следа.

Алекс спрятала письмо в боковой карман, сделала несколько фотографий и вышла из землянки. Она довольно легко отыскала на летном поле высокую широкоплечую Бершанскую. Та распекала одну из механиков за то, что та сняла сапоги, копаясь в самолете. Впрочем, нагоняй был не слишком суровым.

Американке нравилось, что, выполняя функцию командира, Бершанская всегда стремилась найти решение, а не просто продемонстрировать свою власть. Даже в этом случае майор закончила выговор словами: «В деревне есть сапожник. Может, он сумеет обрезать твои сапоги».

Как только Бершанская отошла от механика, Алекс обратилась к ней.

– Простите за беспокойство, майор.

– Да, мисс Престон?

– Я признательна вам за разрешение фотографировать летчиц, но у меня закончилась пленка. Мне нужно вернуться в Москву. И я размышляла…

– О том, как туда добраться, – закончила Бершанская.

– Именно. Если вы помните, сюда я попала на самолете Насти Дьяченко, но что-то подсказывает мне, что в ближайшее время в Москву никто не полетит.

– К сожалению, нет. Тем не менее вам повезло. Помывочный грузовик поедет на железнодорожную станцию, где вы можете сесть на один из военных поездов, идущих на Москву.

Алекс внутренне поежилась, представив поездку, которая ее ожидала. Скорее всего, их будут обстреливать с воздуха. Впрочем, женщинам на аэродроме приходилось гораздо хуже.

– Спасибо. Я буду готова к отъезду вовремя.

Возвращаясь в землянку, журналистка то и дело касалась пальцами письма в кармане. Письма, связывавшего ее с Настей.

Четвертого июля Алекс не пошла на банкет в обеденном зале «Метрополя» по случаю Дня независимости США. Она тихонько проявляла снимки в своей крошечной ванной комнате, превращенной в фотолабораторию. Пленка за пленкой – снимки Ночных ведьм, запечатленных везде, кроме как в самолетах У-2. Этот допотопный самолетик, всё еще стоявший на вооружении в советской авиации, без сомнения, вызвал бы замешательство. Предъявлять их американской общественности было бы как минимум глупо, а то и опасно.

Алекс с улыбкой разглядывала снимки, запечатлевшие Инну в рабочей одежде, которая была ей велика, майора Бершанскую с суровым лицом, похожую на парня Катю Буданову, одетую в летный костюм и занятую изучением карты.

Фотографии снятых издалека приземлявшихся или взлетавших самолетов, слегка освещенных лучами солнца на закате или на рассвете, не пройдут цензуру, но Алекс они нравились. Она собиралась оставить эти снимки себе, не публикуя на страницах журнала. Зато цензорам наверняка понравятся фотографии девушек, кативших бомбы весом по сто килограммов, коловших дрова, рывших траншеи и укладывавших доски поверх грязи на летном поле. А Джордж придет в восторг от снимков, на которых девушки сидят на земле, штопая одежду или сочиняя письма домой.

Самые ценные для Алекс фотографии еще сохли. Теперь она жалела, что их было так мало – всего две. На одной Настя шла по летному полю, а на второй она стояла с Инной на фоне своего У-2. Эти снимки Алекс считала своим личным сокровищем.

Как она ошибалась насчет советских женщин, служивших в армии! Они оказались привлекательными, приятными и теплыми в общении. Алекс к ним очень привязалась: к Инне, Кате, Раисе и даже двум командирам – Расковой и Бершанской. Ей доставляло неподдельное удовольствие беседовать и смеяться с ними, наблюдать за их работой. А еще была Настя, которая ее поцеловала. Что же так привлекало ее в этой советской летчице?

Алекс не стыдилась того, что ей нравились женщины, хотя на самом деле у нее еще ни разу не было секса ни с одной из них: девушки, которые ей нравились, не стремились завоевать ее. Добивалась ли ее Настя? Или тот поцелуй был лишь какой-то безрассудной игрой сродни вращению самолета в воздухе? Алекс крепко задумалась. Какое-то незнакомое доселе чувство проклевывалось у нее в душе. Наконец, она смогла дать ему название – это было влечение. Отбросив эти мысли, Алекс надела пиджак. Ей нужно было доставить письмо.

Помятый шпик из НКВД, как всегда, был на своем посту. Но Алекс совсем не хотелось, чтобы он сел ей на хвост. Общение иностранцев с русскими не запрещалось, но и не поощрялось. Алекс предполагала, что Сталин в принципе считал всех иностранцев подозрительными личностями, способными выведать информацию у наивных москвичей. Вдобавок, по мнению журналистки, Кремлю не нравилось, что жестко контролируемые режимом граждане могут слишком много узнать о процветающем Западе.