Джастин Сарасен - Ведьма Сталинграда

– Это хорошо.

В воздухе повисла неловкая тишина, пока Анна собирала пустые миски и ложки и снова понесла их к маленькой раковине в углу. Занятая мытьем посуды, мать Насти заговорила, не оборачиваясь.

– Только не подумайте, что я хочу что-то выведать, но как-то вы обмолвились, что учились в школе в Ленинграде. Вы там родились?

У Алекс не было причин что-то скрывать.

– Да, я там родилась и жила до десяти лет. Мой отец работал в царских конюшнях, так что можно представить, как это не понравилось большевикам. Впрочем, революцию я не помню. Только лошадей.

– Интересно, почему дети запоминают лишь то, что для них важно. Мой отец был машинистом. Это он отвез семью Романовых в Екатеринбург, где их расстреляли. Но, разумеется, я ничего этого не помню, одни поезда. У вас остались там родственники?

– Ни одного знакомого. И мне не приходится слишком сильно переживать из-за блокады. И без того становится плохо при мысли о том, сколько ленинградцев умирает от голода. Но было бы куда хуже, будь у меня там близкие люди.

– Да, в этом все дело.

– До моего приезда в СССР все русские были для меня безликим народом. Они олицетворяли систему, от которой моим родителям пришлось спасаться бегством. Мать с отцом даже отказались от своих русских имен. Но теперь, когда я знаю вас, летчиц и Настю, все изменилось!

– Она вам небезразлична? – Взгляд Анны, казалось, прожигал Алекс насквозь.

– Очень. Я хочу для нее всего самого лучшего, как и вы, я уверена. Я не имею в виду славу – это у нее уже есть – но какого-то счастья после войны.

Анна сцепила свои длинные мозолистые пальцы.

– Я тоже хочу, чтобы она была счастлива, но НКВД всегда будет следить за ней из-за ее отца.

– А если бы она могла жить в безопасности где-нибудь в другой стране, что бы вы сказали об этом? – пробуя почву, спросила Алекс.

– Вы говорите о том… чтобы сбежать на сторону врага? – Анна выглядела встревоженной.

– Только гипотетически. Вы бы в ней разочаровались?

Анна задумалась, а потом покачала головой.

– Что бы Настя ни сделала, меня ничто не разочарует. Я буду страшно скучать по ней, но буду довольна, зная, что она счастлива. – Анна встала и надела пальто. – Но этого разговора не было, вы же понимаете?

– Конечно.

– Я загляну к вам снова на следующей неделе, перед работой.

Анна наклонилась и быстро поцеловала Алекс в лоб. Держа в одной руке кастрюлю и полотенца, женщина открыла дверь.

Алекс улеглась и уставилась в потолок, осоловевшая после теплого борща. Ей нравилась эта интеллигентная женщина. Смогла бы Анна когда-нибудь понять ее любовь к своей дочери? Алекс задремала, решив, что , пожалуй, нет . Она сама едва ли понимала это чувство.

Ее разбудил очередной стук в дверь. Кто на этот раз? Для завтрака слишком рано. Алекс еще с трудом вставала с постели и предпочитала делать это лишь в случае, когда ей требовалось в туалет.

– Кто там? Открыто.

Генри Шапиро просунул голову в приоткрытую дверь.

– У вас открыта дверь? Разве это безопасно?

– Лучше, чем вставать с раненым плечом. Привет, Генри. Что новенького у вас там внизу?

Мужчина вошел в комнату.

– Только посмотрите, что вы натворили! – воскликнул Шапиро и притворно воздел руки. – Отправились куда-то без нас, в одиночку, и вот тебе на – сразу заработали ранение. Что с вами случилось?

– Самое настоящее военное ранение, полученное в Сталинграде.

– Так вы теперь настоящий фронтовик, отличная работа.

– Я бы предпочла обойтись без этого знака отличия. А где пропадали вы? Я валяюсь тут уже пять дней.

Генри взял единственный в комнате стул и поставил его рядом с кроватью.

– Я и сам побывал на фронте, только в Ленинграде.

– А, родной город моего отца. Там все действительно так плохо, как я слышала?

– Что бы вы ни слышали, там еще хуже. Дворцы и знаменитые дома пострадали от бомбардировок. Но самое худшее – голодная смерть. В прошлую зиму погибли тысячи местных жителей. У них не было ни дров, ни света, ни еды. В этом году ситуация улучшилась: припасы доставляются в город по замерзшему Ладожскому озеру. Мы тоже попали в город по этой дороге. У меня вышел отличный репортаж – если цензоры его пропустят.

– Если там про голод и смерть, конечно, нет. Почему бы вам не отправить этот репортаж в обход цензуры через посольство?

– Это слишком опасно. Советский Отдел печати просматривает все газеты и журналы, для которых мы готовим материалы. Если они заметят подобную статью с моей подписью, меня немедленно вышлют отсюда.

– Ну и что! Порой, вспоминая свою роскошную жизнь в Нью-Йорке, я думаю, что, если меня вышлют из СССР, это будет не так уж плохо.

– Для меня это будет настоящая трагедия: у меня русская жена и двое детей.

– Что? У вас есть семья? Почему же тогда вы живете в «Метрополе»?

– Это гораздо удобнее, ведь мы живем в Подмосковье. Там безопаснее, чем в самом городе, но оттуда слишком далеко добираться сюда каждый день. Я навещаю семью по выходным.

– Я думала, советским гражданам запрещено вступать в тесные отношения с иностранцами.

– Не то чтобы явно запрещено, но риск того, что оба человека могут быть обвинены в шпионаже, становится больше. За публикацию статьи о блокадном Ленинграде меня могут выслать из страны, но мою жену могут и вовсе арестовать, а детей – забрать. Любить русскую женщину – не для малодушных.

Алекс потерла занывшее снова плечо.

– Я это запомню.

– Так вы побывали в Сталинграде. Я слышал про сталинградскую битву ужасные вещи.

– Так и есть. Я оказалась в гуще сражений лишь на один день, но мне хватило с лихвой. Вдобавок погиб мой близкий друг. Она вывозила меня на самолете и лишилась жизни из-за меня, и это убивает меня больше, чем раненое плечо.

Генри покачал головой.

– Это опасно – начинать переживать. Насчет бойцов, я имею в виду. Гибель этих людей может разорвать вам сердце, и вы уже не сможете делать свою работу.

Алекс мрачно кивнула.

– Когда я плыла сюда на судне из Исландии, то познакомилась с радистом, и он сказал мне почти то же самое: когда вокруг тебя слишком много смертей, твоя душа умирает и победа теряет значение. Война заканчивается, когда враг сдается, но ты уже не можешь плыть навстречу закату.

– Он был прав. Я уже давно перестал верить в счастливые закаты.

Благодаря регулярному питанию и своей хорошей конституции Алекс постепенно поправлялась, разрабатывая правую руку. Она проявила сталинградские снимки и отправила их цензорам в Отдел печати, радуясь, что снова занялась делом. К ее удивлению, почти все фотографии были одобрены. Пока снимки доберутся до Нью-Йорка, пройдет еще немало времени, поэтому Алекс поспешила в посольство, чтобы отправить их дипломатической почтой. Заместитель посла, как всегда, был радушен и, впечатленный боевым ранением журналистки, разрешил ей позвонить в редакцию «Сенчери» по посольскому телефону.