Джастин Сарасен - Ведьма Сталинграда

– Моя камера. Где моя камера? – всполошилась журналистка.

– Она здесь. – Настя подняла с пола потертый футляр с фотоаппаратом и повесила его себе на плечо. Летчица взялась за носилки спереди, а медсестра – сзади, и они быстро прошли в коридор. Алекс сразу поняла, почему ей пришлось освободить место: по всему коридору на одеялах лежали наспех перевязанные раненые. Некоторые были без сознания, другие скулили от боли.

На улице бушевала метель, но им нужно было пройти каких-то метров шесть до «скорой». После того, как Алекс занесли в автомобиль, Настя, поблагодарив медсестру, закрыла дверь. В машине было темно, но спустя несколько мгновений глаза журналистки привыкли к серому свету, падавшему через заледеневшие окна, и она смогла рассмотреть громоздившиеся вокруг ящики.

– Здесь есть еще кто-нибудь? – спросила американка. Машина подпрыгивала на ухабах и заваливалась из стороны в сторону.

– Похоже, только мы, – ответила Настя, присаживаясь на пол рядом с Алекс. – Как ты себя чувствуешь? Не замерзла?

– Все хорошо. Вдобавок мы снова одни в темноте. Помнишь, что было в последний раз? – сказала Алекс, пытаясь подбодрить их обеих.

– Мои самые приятные воспоминания, – хихикнула Настя.

– Это хорошо, потому что я хочу сказать, что люблю тебя, и хочу, чтобы ты поехала со мной в Нью-Йорк.

– Я тоже тебя люблю, но как я могу уехать? Это моя земля, мой язык, мой народ. – Настя схватила Алекс за руку, в ее голосе чувствовалась тревога. – А ты собираешься возвращаться в Нью-Йорк?

– Не прямо сейчас. Я останусь здесь как можно дольше. Но когда война закончится, если мы обе останемся живы… Пожалуйста, подумай об этом. Я понимаю, это твой народ, но Сталин – тиран. Он уже стольких людей убил: кулаков, офицеров, таких, как твой отец.

Настя убрала руку.

– Ты ничего не понимаешь насчет моего отца и насчет того, насколько важна победа коммунизма. Его убил не Сталин. Он был врагом народа.

– Милая, ты действительно в это веришь? Ты правда считаешь, что Сталин не устраивал репрессий и показательных процессов, не создавал ГУЛАГ и другие лагеря, не приказывал пытать людей в застенках Лубянки? Разве тебе не приходится тайно передавать письма своей матери рискуя попасть под арест? И почему мы должны говорить шепотом? Не потому ли, что опасаемся, что тебя могут лишить жизни только за то, что мы ведем этот разговор?

– Перестань, пожалуйста. Мне сейчас не до этого. Я чуть было не потеряла тебя, и все, чего я хочу для нас, – это быть вместе и в безопасности.

Алекс потянулась к девушке в темноте, но остановилась от боли, пронзившей ее плечо.

– Возьми меня за руку, будь добра.

– Конечно. – Настя взяла ладонь Алекс обеими руками и стала целовать ее холодные пальцы. – Нам нужно столько всего обсудить, я знаю. Но только не сейчас, когда мы обе боремся за выживание.

– Ты права. Мы едва знаем друг друга, и я хочу столько всего узнать о тебе. Я даже не знаю, любишь ли ты собак, и какая музыка тебе нравится.

Настя прижала руку Алекс к своей груди.

– Я люблю собак, и больших, и маленьких, хотя собаки у меня никогда не было. Мне нравятся народные песни и Мусоргский.

– У тебя был парень? Ты когда-нибудь влюблялась?

– В школе я однажды целовалась с мальчиком. Его звали Дмитрий. Нам было по двенадцать лет. Первым человеком, которого я по-настоящему обожала, была Марина Раскова, но ее любили все. Нет, раньше не влюблялась, только в тебя, в твои губы, в те невероятные вещи, которые ты делаешь со мной своими руками.

Здоровой рукой Алекс притянула Настю к себе и нежно поцеловала.

– Как жаль, что я не могу удержать тебя подальше от твоего самолета.

– Ты не можешь. Но ты всегда будешь со мной в кабине. Я постоянно ношу твой шарф. Но что будет с тобой? Ты потеряла столько крови, и не можешь двигать раненой рукой. Я не могу о тебе позаботиться. Где же ты будешь выздоравливать?

– В гостинице «Метрополь». Воздушные налеты в Москве почти прекратились, и я до сих пор могу позволить себе покупать еду. Со мной все будет в порядке.

Настя поцеловала ладонь Алекс.

– Я так рада, это хорошее решение. Там у тебя знакомые журналисты. Вдобавок я буду знать, где ты, по крайней мере следующие несколько недель.

Алекс вздохнула и тут же закряхтела от боли в плече.

– Хотелось бы и мне знать, где будешь ты.

«Метрополь» был совсем не похож на госпиталь, хотя надо отдать должное, во всем остальном он был лучше. Никто не присматривал за Алекс, пока она лежала с температурой, страдая от боли. У девушки не было других лекарств, кроме аспирина, который она привезла с собой из Нью-Йорка. Но, в отличие от тысячи раненых советских солдат, у нее была настоящая постель. За дополнительную плату ей приносили еду прямо в номер. Больше всего она изнывала от скуки.

Спустя несколько дней, когда Алекс дрожала в недостаточно прогретой комнате, кто-то постучал в дверь.

– Входите! – крикнула она. – Не заперто.

Дверь приоткрылась, и в комнату медленно вошла одетая во все черное фигура, неуклюже державшая кастрюлю, замотанную в полотенца.

Анна Дьяченко робко улыбнулась.

– На кухне мне сказали, что вы ранены, так что я принесла вам борща. Сама его сварила.

Алекс лишилась дара речи, потом махнула рукой, приглашая женщину подойти ближе.

– Вам опасно приходить ко мне. То есть вся эта дружба…

– По субботам я работаю в прачечной отеля, поэтому риск невелик. В любом случае, я знала, что вы будете одна. – Анна Дьяченко стояла посреди номера, продолжая держать кастрюлю. – У вас есть чашки?

– Есть гостиничные миски и ложки, остались после завтрака. – Алекс дернула подбородком в сторону тумбочки. Анна поставила туда кастрюлю и отправилась мыть грязные миски к раковине в углу комнаты.

– Вы принесли кастрюлю горячего супа прямо из дома?

Анна придвинула стул к кровати и поставила миски рядом с кастрюлей.

– Конечно, нет. Я принесла борщ в банке, и мне разрешили его разогреть здесь на кухне. Вообще это запрещено, но у меня здесь есть друзья. – Женщина разлила аппетитно-пахнущий теплый борщ по мискам.

Они молча ели. Борщ оказался неожиданно вкусным. Анна, наверное, использовала свой недельный паек овощей и жира, чтобы его приготовить. Плечо у Алекс продолжало болеть, но сам факт того, что кто-то позаботился о ней, благотворно подействовал на девушку.

Закончив есть первой, Анна поставила миску на тумбочку.

– Как вы себя чувствуете?

– Мне не на что жаловаться. Мне все еще ужасно больно, но лихорадка прошла, и, похоже, удалось избежать инфекции. Еще пару недель и я поправлюсь.

– За вами кто-нибудь присматривает?

– Не то чтобы присматривает. Но если мне действительно кто-то понадобится, я могу позвать кого-нибудь из журналистов.