Ф. Вишнивецкий - Тридцатая застава

А что же дезертир? О чем думал в то время Андрей Ткач, так опозоривший всю свою родию в самом начале войны?

Сидел в душной каморке, наспех приспособленной для подследственной камеры, пытаясь найти какое-нибудь оправдание.

Он хорошо знал суровые законы военного времени и не питал никаких иллюзий насчет своего будущего. Оно ужасно, как всякая смерть. Но во сто крат ужаснее позор, который падет на него. Бывшие соученики и недавние друзья при случайном воспоминании о нем скажут с презрением: «Какой Ткач? Тот, что стал предателем, дезертиром?» И никто не будет знать того, что он пережил, — ни друзья, ни мать, ни брат-пограничник.

Разве так представлял себе свое будущее Андрюшка Ткач — отличник в школе, комсомолец, активист? Читал о Чапаеве, о Котовском, восхищался Павлом Корчагиным… Мечтал о подвигах, потому и пошел в армию и этой осенью хотел проситься в военное училище. Сталкивался в этих мечтах и со смертью, но какой? С героической смертью, какой погибали в гражданскую воину прославленные революционеры, о которых народ поет песни.

И вдруг все это разрушилось. В один миг. Как это случилось, он даже не заметил. Только помнил страшный грохот, смерть товарищей. Казалось, что все пушки немцев были нацелены на него. И Андрей бежал. Сквозь дым и сплошной гул, а за спиной — визг пуль, рев снарядов…

…Перед выездом из Подгорска караульный начальник вывел Ткача во двор. Тот прижмурил глаза, посмотрел на повисшее над синеющим над горизонтом солнце, и его круглое бледное лицо вдруг вытянулось, между белесыми бровями образовались складки, как у мальчишки, готового заплакать. То ли от свежего воздуха, то ли от яркого света, то ли от мелькнувшей мысли, что все это он видит в последний раз, а завтра солнце взойдет для всех, кроме него, он почувствовал, как подгибаются ноги. Еле сдержался, чтобы не упасть.

У штаба, куда привели арестованного, суетились штабные работники в полной походной форме, поспешно укладывая на машины, подводы какие-то ящики, мешки, свертки. Здесь же находились Стусь, Байда и Кольцов. Птицын отдавал последние приказания. Увидев арестованных, он обратился к Байде:

— Старший политрук! Примите этих… Они будут следовать с вашим батальоном… — Потом тише добавил, чтобы не слышали арестованные: — Дезертира этого изолируйте от остальных. Пакет возьмите у Кольцова. По прибытии на место передайте всех Особому отделу.

С наступлением темноты штаб полка со всем своим хозяйством и подразделениями выступил на новые рубежи.

Возвращение после операции «Прут» Топольского в какой-то степени ободрило Карла Шмитца. Хотя, судя по донесениям Ипомеи и рассказу Гаврилы, десант разгромлен, но главную задачу он выполнил: разгром тюрьмы и ликвидации оперативного пункта в тылу пограничников, конечно, посеяли панику у красных, и это очень хорошо.

А потери… Война есть война, без потерь не бывает, лишь бы они были оправданы. Тревожило одно: ничего не известно о дальнейшей судьбе агентов абвера. Больше всего интересовали Шмитца Фризин и Коперко. Удалось ли им уйти от чекистов?

А командование группы армий «Юг» поставило новую задачу перед руководителями разведки: разрушить переправы через Днестр, чтобы задержать отход красных на старую границу по Збручу. Надо готовить новый десант. И Шмитц отравился в штаб армии. У него кое-кто был из своих людей: остатки бежавших из Польши в Румынию банд, роившиеся в абверовских ячейках оуновцы, белогвардейцы, растерявшие в эмиграции не только национальную гордость и честь, но и обычные чувства порядочности. А с ними и недавние переселенцы из немецких колоний в Бессарабии. Руководителем операции и его помощником были назначены уже знакомые нам члены репатриационной комиссии — обер-лейтенант Вернер и пастор Брандт. Последний без угрызения совести сменил свое духовное оружие на обычное вооружение убийцы.

Имея соответствующие указания союзного командования, румынский генерал предоставил в распоряжение Шмитца больше роты своих солдат. И перед рассветом около батальона диверсантов было выброшено в тыл Буковинской армии у переправы через Днестр.

О судьбе предыдущего десанта Шмитц ничего не сказал главарям новой банды, но предупредил Вернера:

— Действуйте осмотрительно, в бой не ввязывайтесь. Взорвав переправу, немедленно уходите дальше на восток, за Збруч. Разрушайте коммуникации, уничтожайте местных коммунистов… Чем больше паники, тем лучше. А главное — следите за передвижением войск и немедленно радируйте. Вы должны быть глазами великой армии фюрера. Да поможет вам бог, а фюрер ваших заслуг не забудет…

Обер-лейтенант Вернер не дружил с богом, давно забыл скучные и не совсем понятные молитвы, которыми пичкали его в детстве. Зато зажигательные речи фюрера слушал не только по радио — не раз стоял в строю перед рейхстагом среди штурмовиков. Идеи мирового господства арийской расы вполне устраивали молодого офицера, и он повторял их вместо молитв, подогревая свое честолюбие. Кому-кому, а ему, истинному немцу, найдется на степных просторах Украины или на Волге жизненное пространство, на котором он и его потомки будут полными хозяевами. А рабов на востоке достаточно. «Фюрер не бросает слов на ветер…»

Подобные мысли будоражили его сознание, когда он выбрасывался на парашюте из самолета. И очень гордился, что одним из первых среди завоевателей вступает в будущие владения арийской расы.

А к тому времени головные заставы погранполка подходили к Днестру. На отдельной тачанке под охраной Нурмухаметова ехал и Андрей Ткач. Тагир зло поглядывал на него, держа наготове пистолет. Какое удовольствие трястись на тачанке, когда все друзья вместе с командирами уехали вперед.

После того памятного случая, когда Байда чуть не попал в плен, Тагиром овладело какое-то странное чувство ответственности за жизнь командира, словно он стал его негласным опекуном. Может, поэтому Байда и взял его в штаб. Хромцов, избранный комсоргом тридцатой заставы, посмеивается при встрече: «Как жизнь, господин чиновник особых поручений?» Нурмухаметов злился, но молчал. Действительно, его определили старшиной тыла батальона, хотя в списках он продолжал числиться командиром отделения вместо Воронина.

Иногда в сердце Тагира закрадывалась зависть: все его друзья пошли на повышение, только о нем будто забыли. Иванов, с которым немало пришлось повозиться в первые месяцы службы на границе, сейчас временно занял на заставе место Байды. Денисенко — место погибшего Тимощенко. До Селиверстова, от которого он, Тагир, принял обязанности инструктора службы собак, и рукой не дотянешься — начальник заставы! Почти на равной ноге с большими командирами! Но сейчас не до личных обид. «Война не спрашивает, где тебе хочется работать, выполняй то, что тебе поручили, и не злись».