Владимир Петров - Единая параллель

— Оно так… — сумрачно вздохнул Вахромеев. — Только боюсь, как бы вам раньше не пришлось прибрать его к рукам.

— Это почему же?

— Да вот в связи с тем делом, по которому вы приехали. Разговоры ходят разные…

— Интересно… — Следователь положил на землю винтовку, потряс в пригоршне неиспользованные патроны: что-то и стрелять ему расхотелось. — Очень любопытно. Хотя, признаюсь, не очень верится в это.

На липатовскую заимку Гошка возвращался не старой дорогой, а другой — обходной — мимо итээровского городка. Надо было заехать к начальнику стройки, к самому инженеру Шилову, да похвалиться: привет, мол, от кавалериста будущего Георгия Полторанина, который утер всем вам нос в принародном масштабе. Лошаденки, дескать, ваши живы-здоровы, того и вам желают. И насчет сапа так вы явственно заврались, а посему завкона Корытина, прощелыгу, гнать надо в три шеи со своего поста. За сим уважительно прощаюсь и кланяюсь на три кисточки.

Вот удивится-то начальник, вот обрадуется! Шутка ли: шестнадцать государственных лошадей он им возвернет на блюдечке-тарелочке. А ведь ухлопать собирались, недотепы-деятели…

Однако заготовленная Гошкина речь не состоялась: начальника не было дома. Отсутствовал. На тесовое крыльцо вышла громадная тетка и, перекрывая собачий лай, зычно гаркнула: «Уехал на пикник!»

Гошка ничего не понял, хотел переспросить, но тетка уже хлопнула дверью. «Пикник»… Что оно за слово такое дурацкое! Гошка отродясь не слыхал. Может, конструкция какая на плотине или на пробивке туннеля? Ну, паразиты, напридумывали слов, сам черт не разберет! Гошка яростно хлестнул Кумека и отправился восвояси.

Проезжая мимо коттеджа немца-инженера, еще больше разозлился: экий домище отгрохали на двух-то! Прямо тебе терем-теремок. Чего они там делают на пару с этой лупоглазой Грунькой — в кошки-мышки небось играют, резвятся по комнатам? И двери литым стеклом заделаны — поди ж ты, выкуси. Надо бы как-нибудь ночью шурануть по этим дверям камнищем, чтоб тарарам и вдребезги. Фашисты недобитые…

Вспомнилась Гошке недавняя Грунькина свадьба, сразу зачесался-заныл подбородок: ну и врезал ему проклятущий немец! Враз оглушило и одуванчики в глазах замелькали. Ничего, авось доведется еще встретиться. А что касается бокса, то надо самому овладеть. Вон Степка-киномеханик обещает дать специальную книжку. А также скакалку веревочную. Говорят, боксеру надо много скакать и прыгать, тогда сила что в ногах — в руки переходит. Дополнительно.

Ехал Гошка нешибко, не торопил коня — Кумек под тяжелыми торбами с овсом и без того кряхтел и екал, особенно на подъемах. Мерин был слаб на ноги, да и кован плохо — месяц назад подковали его кое-как, на живульку, потому что оба кузнеца с перепоя и по гвоздям не попадали.

Цвело все вокруг, буйствовало. Запахи навстречу шли волнами: то дудником сладким, медовым понесет, аж слюна навертывается, то запахнет боярышником с косогора, сараной придорожной, марьиным кореньем, синими «слезками» — будто духи-одеколоны разлиты в воздухе: как в школьной учительской. Пчелы летают медленно, жужжат басовито, перегруженные медосбором, а шмели те вовсе забалдели, умытарились на своих делянках — прут тебе прямо в лоб, не сворачивая, как майские жуки слепошарые.

Обогнув Горелый мыс, Гошка выехал на спуск к ближнему броду через Выдриху, удивленно натянул поводья: на перекате, на самом мелководье, кто-то промышлял гальянов. Приглядевшись, удивился еще сильнее: это была девка, одетая не по-здешнему, с городской яркостью — в желтой кофте и полосатой бело-синей юбке, спереди подоткнутой под коленями. Нагнувшись, она брела вверх по течению, иногда замирала и ловко ширяла в воду вилкой, насаженной на небольшую палку — точь-в-точь как черемшанские пацаны. У нее неплохо получалось: выбросила на берег одну, вторую рыбешку, а когда повернулась с третьей, у Гошки вдруг зашлось, захолодело сердце — до того знакомым показался ему этот жест стриженой городской модницы. Неужели?.. Неужели Грунька? Как она здесь оказалась?

Гошка подъехал к берегу, спрыгнул с седла и стал собирать в траве выброшенную рыбу — десять гальянов отыскал. А куда класть, ни пестеря, ни торбы вроде бы не видится поблизости? Пропадет же рыба, протухнет на жаре, ее надобно сразу в сумку да травой-осокарем переложить. Сильно, в два пальца колечком, Гошка свистнул. А когда она обернулась, помахал рукой: иди, дескать, забирай свою добычу, иначе попортится.

Она нисколько не удивилась, увидав Гошку, ничуть не испугалась и тут же, переложив из руки в руку палку-острогу, направилась к берегу.

Брела, высоко поднимая голые ноги, вода плескалась вокруг, брызги долетали до колен. Солнце искрами вспыхивало в брызгах, купалось в водяной зыби, плавилось-горело по всему перекату, и Грунька иногда меркла-терялась в нестерпимом этом сиянии, пропадала и появлялась вновь. Гошка зажмурился и подумал вдруг, что вот сейчас, сию минуту он что-нибудь такое сделает, такое натворит-отколет, что потом уже все равно на всю жизнь — тюрьма, смерть… Что угодно…

Но когда встретил ее спокойно-равнодушный взгляд, понял, что ничего необыкновенного не совершит, даже сказать не скажет — просто духу у него на это не хватит.

«Теткина беда»… Было когда-то у Груньки Троеглазовой такое школьное прозвище. Они ведь с ней сидели за одной партой, на переменах вместе в «лапту» играли. Когда делились между «матками», у нее была любимая загадка-выбор. Подходила с напарницей к «маткам» и выкладывала: «Лебеда или теткина беда?» Ее знали и ценили «матки»: бегала резво, увертливо, а при случае здорово «голила», могла лаптой запузырить мячик так, что команда запросто, без особой торопливости и паники добегала до рубежного «сала».

С пацанами она, пожалуй, одна из всех девчонок на равных играла во все мальчишечьи игры, даже футбол гоняла. И держалась по-простецки, без девчоночьего трусливого высокомерия. А вот ее именно Гошка всегда стеснялся, даже побаивался.

— Рыбу куда девать? — спросил Гошка, слегка робея. — Пестерь или котомка есть? Пропадет рыба, дух даст.

Она остановилась у берега, стояла в воде по щиколотку — непривычно взрослая и пугающе-красивая. Тихо журчала вода у ее ног.

— И так сожрут, — усмехнулась она, поправляя проволоку, которой была прикручена вилка.

— Кто сожрет?

— Те, для кого ловила.

Гошке пришла неожиданная мысль: чего он в самом деле робеет? Было раньше — так то другое дело. Теперь перед ним взрослая женщина, как говорят на селе «чужая тетка», модная обитательница терема-теремка, жена того самого немца, который чуть не своротил ему скулу. Зачем пресмыкаться-то, с какой стати?

Закурив цигарку, Гошка картинно пустил дым. Насмешливо сказал: