Владимир Петров - Единая параллель

И ведь будут корпеть в этой щели, как сурки, молитвы распевать, лбы поклонами расшибать, покуда не выкуришь их на свет, на волю, не сольешь с трудовым сознательным черемшанским населением.

Теперь настало время браться за это вплотную — третьего дня наконец-то райисполком прислал бумагу о выделении фондов на переселение кержаков в Заречье. Место тут удобное, открытый взгорок, земли тучной вволю; хочешь, огороды разводи, а то и ржаной клин отмеривай — хватит на всех. Перетаскивать избы хлопотно, конечно, но не так уж и трудно — тракторы стройка дает, сани-волокуши тоже. К тому же кержацкие избы, рубленные венцом в лапу, для разборки удобны: вынул несколько скоб-клямор и за полдня весь сруб расчехвостить можно. Ну, а кто желает, руби новую избу — деньги теперь имеются, лесозавод готов отпустить бревна в необходимом количестве.

Как ни крути ни верти, не пригодна Кержацкая падь для жилья — вот что главное! Место опасное, ко всему прочему, потому как по проекту именно в речку Кедровку пойдут сбросовые воды с плотины. В общем-то их должно быть немного, ну а если необычный паводок перехлестнет этот проект! Вода есть вода.

Надо переселять, но как подступиться, с чего начинать? Кержатня поднимет хай, оплюет, камнями закидает — только попробуй сунься к ним на сходку с таким предложением. Не случайно Вахромеев уже год тянул, откладывал это дело под разными предлогами, понимал: приросли кержаки к своей щели, как лишайник к камню. Соскабливать придется, не иначе…

Силой тут не возьмешь, да и какая у него сила! Один участковый Бурнашов. И он наверняка не пойдет, прикинется больным — жена-то у него чистопородная кержачка из клинычевской семьи.

…Над всем этим размышлял Вахромеев, возвращаясь ввечеру с покосов из-под Сорнушки. Разнузданный Гнедко плелся устало, увалисто, то и дело прихватывая губами пыльную придорожную траву — за весь день ему лишь с полчаса удалось похрумкать кошениной.

У предпоследнего поворота к селу, где по откосу ершился молодой пихтач, Гнедко вздрогнул, тревожно дернул поводья, и это тотчас передалось Вахромееву: подняв голову, он увидел двух мужиков — прямо на середине дороги. Они, пожалуй, поджидали его.

Привычно сдвинув под мышкой наганный ремень, он на всякий случай расстегнул пару пуговиц на гимнастерке. Похоже, эти двое ничего не замышляли, иначе зачем бы им понадобилось выходить на дорогу?

Подъехав ближе, узнал обоих: Егор Савушкин и китаец Леонтий-«коробейник» кержацкой артели, скупщик меха из районной заготпушнины. Довольно странная компания… Что им от него надо?

— Слезай с коня, Кольша! — ухмыльнулся в бороду Савушкин. — Разговор к тебе есть.

Спрыгнув на землю, председатель шлепнул мерина по потному крупу, разрешая попастись на косогоре.

— Пришли бы в сельсовет, — сказал он, закуривая.

— Сельсовета ходи плохо, — ласково улыбнулся китаец. — Все люди види-види. Линь Тяо говори шипион. Линь Тяо шкурки не давай.

— Верно «ходя» соображает, — сказал Егор, — К тебе только явись, назавтра бабье по селу начнет судачить. Нам это ни к чему.

Интересно, какое такое дело объединило этих совсем разных людей? Ну, с Егоршей все более или менее объяснимо: у них с Вахромеевым в последние дни стали вроде бы налаживаться старые приятельские отношения. Как ни говори, а, пообтершись на стройке, Егорка Савушкин кое-что уразумел, и рабочая жизнь понемногу «промыла» ему глаза. А «ходя» тут при чем?

Хитрая бестия, выжига и торгаш. Говорят, раньше, в двадцатых годах, опиумом и кокаином промышлял — это когда мода была. Да и сейчас, народ болтает, у него всегда анаша на закрутку сыщется, будто бы в косичке своей бумажный пакетик прячет.

Вахромеев подозрительно покосился на тощую, перевитую тряпицей косичку китайца, торчавшую над засаленным воротником, и убежденно подумал: «Выгода привела его сюда. Знать, есть расчет».

Егорка Савушкин жевал смородиновый лист. Сорвал, сунул в рот и вот морщится, щурится — ждет, сам разговор первым никогда не начинает.

— Ну как, вернула вам плотина артельных лошадей? — спросил Вахромеев.

— Да вроде, — кивнул Савушкин, — Только не все повертались. Мы вот с Терехой да Васькой, значица, ишо поработаем. Однако до зимы, до первой пороши.

— Глядите, проклянут вас старики. За непослушание анафеме предадут! — усмехнулся Вахромеев.

— Ничаво! — поскреб бороду Егорша, — Мы ведь из артели не выходим. А что работаем, так деньги надобны, ребятишек одеть-обуть. У меня вон их четверо, а у Терентия — пять огольцов по лавкам сидят.

Они прилегли на кюветный пригорок, а китаец расположился по ту сторону дороги на теплом плоском камне, подвернув под себя ноги и выставив подошвы хромовых сапожек-ичигов. «Прямо детская нога! — удивился Вахромеев. — Никак не больше тридцать пятого размера». «Коробейник-ходя» нюхал табак и явно давал понять, что в разговоре не участвует.

— Давай выкладывай, с чем пришли, — сказал Вахромеев Егорше (а то будет сидеть, листья жевать да губы облизывать).

— Неладно в Кержацкой пади складывается. Неладно, Кольша… — Савушкин выплюнул зеленую жвачку, сорвал новый лист, растер в ладонях и сунул в рот. Вахромеев вспомнил школьное Егоркино прозвище и рассмеялся: отец четверых детей, а так и остался Верблюдом — вечно жует и плюется.

— Чо лыбишься? — нахмурился Савушкин, — Я тебе на полный серьез говорю, а ты хахакаешь. Мужики наши на тебя зуб точат, понимаешь? Говорят, мол, Колька-председатель облапошил артель, как цыган вокруг пальца обвел. Мы, значица, ему лошадей дали — вроде как откупились, а он обратно переселение затевает. За нечестную игру и на вилы невзначай напороться можно — вот как говорят.

— Да что они опупели, варнаки косопузые! — возмутился Вахромеев. — Разве я с ними торговался? Я лошадей просил от имени советской власти. Они же сперва не давали? Ну и не давали бы вовсе.

Он вспомнил ехидные укоры кержацкой уставницы Степаниды, колючие злобные огоньки в бесцветных старушечьих глазах. Непререкаемость и ненависть… А он то подумал тогда, что дошли до ее материнского сердца искренние слова насчет лиха военного предгрозья…

Выходит, они просто торговались. Наверно, весь тот вечер сидела кержацкая верхушка на Степанидином тесовом крылечке, судили-рядили, прикидывали да выгадывали. Теперь вон как повернули…

Да, но откуда они узнали, о переселении? Ведь бумага из райисполкома лежит у него в сейфе, и он об этом еще никому не говорил. Знать, сообщили из города — у них, у кержаков, всюду есть свои люди, свои друзья-заступники.

— Про переселение тогда речи не было, — сказал Вахромеев и неожиданно подумал: «А не явились ли сюда Егорка с китайцем затем, чтобы уламывать его, чтобы упросить или заставить отменить переселение кержацкой артели? Может, их сама Степанида к нему отрядила с поручением? Ведь неспроста китаец ухо навострил — прислушивается к разговору, даже чих старается приглушить, не чихает, а прыскает по-кошачьему». — Переселение будет не потому, что мне так хочется, а потому, что по Кедровке пойдут сбросовые воды. И начинать это дело будем с осени. — Вахромеев настороженно прищурился, ожидая, что сейчас Егорка примется выкладывать, с чем явился, начнет уламывать от «имени обчества», а то и в торги ударится.