Анатолий Баюканский - Заложницы вождя

— Ты кого мне приволок, а? Балаклавская килька! Командир полка обещал боевого железного парня, по кличке «седой», а этот… сопля голландская, он же под ветром шатается, да его галс винным духом сразит наповал. Ты оставайся здесь, а ты… марш назад!

«Бура», не сдержав ехидной ухмылки, сказал: «Зря горячишься, капитан, «седой» — геройский малый.

Обозов хотел что-то возразить, но тут Борис спросил капитана:

— Где занимать оборону?

— Кру-гом! — теряя терпение, заорал Обозов.

— Послушайте, капитан, — Борис задохнулся от возмущения. — Меня направил сюда командир полка. Если он прикажет уйти, уйду.

— Ишь ты, — изумился Обозов, — верещишь здорово! Ладно, иди-ка быстрей вон на ту высотку, к двум сгоревшим березам. Окопайся и… шей гадов. И не сдержал раздражения. — Убьют, так хоть настоящих пулеметчиков пришлют!

— Ты не больно-то, капитан! — «Бура» потянул со спины немецкий «шмайсер».

В этот момент к Обозову подбежал запыленный солдат, что-то доложил капитану. Обозов приложил к глазам бинокль, выматерился. А «Бура» с Борисом уже тащил «максим» к высотке. Капитан, опомнясь, закричал им вслед, приказывая вернуться, но они даже не обернулись. Как позже выяснилось, солдаты прозвали высотку «братской могилой», она была пропахана свинцом вдоль и поперек. «Бура», не теряя времени, принялся окапывать пулемет, его саперная лопатка то и дело натыкалась на осколки, которые он отбрасывал в сторону. Борис, глядя на это, вспомнил, как в начале войны они, пацаны, даже коллекционировали осколки мин, снарядов, хвалились друг перед другом. Глупыми были.

И еще удивило Бориса, что фашисты по высотке не стреляли, снаряды и мины летели через их головы. Борис уткнулся в сухую траву, силился сдерживать стоны, не ко времени открылась старая рана, все плыло перед глазами. Он закрыл глаза. «прав был капитан, — горестно подумал Борис, — какая из них может получиться огневая поддержка?»

«Бура», конечно, тоже все понимал, однако помалкивал. Окопав пулемет, тщательно замаскировал его зелеными ветками, принялся сооружать запасную позицию. Потом, тяжело дыша, прилег рядом с Борисом.

— Как думаешь, почему фрицы по нам не шмаляют?

— Не обнаружили еще.

— Им трудно представить себе фанатиков-самоубийц, которые решились бы появиться в пристрелянном квадрате. — «Бура» взял какой-то сухой корешок, разгрыз крепкими зубами, посмотрел из-под руки в сторону вражеских позиций и встрепенулся. — Идут! Прямо на нас!

Немецкие автоматчики бежали трусцой, поливая высотку огнем. Борис прилег к пулемету, «Бура» был рядом.

— Седой, — не выдержал он, — хватит фраериться! Открывай огонь, ну!

— Сейчас, сейчас! — Бориску словно кто подтолкнул. Он оглянулся назад, к своим позициям, и застонал. Дрогнула ближайшая стрелковая рота, не выдержала атаки. Согнувшись, побежал какой-то солдатик, за ним четверо, потом пятеро. Стремглав помчались к спасительному лесочку.

— Бегут славяне! — горячо выдохнул «Бура». — И нам пора катить назад!

— А приказ? — глухо спросил Борис.

— Посмертно решил Героя заработать! Командир приказал вернуться живыми.

— Беги, я тебя не держу, а меня с позиции никто не снимал. Я должен этих… остановить. — Борис стал поворачивать пулемет в сторону своих окопов.

— Ты что, змей! — зашипел Борису в лицо «Бура». — Психопат! Что удумал, а? По своим шмаляешь, а потом ноги в руки и к фрицу? — Он ткнул Бориса в бок стволом автомата.

— Эх ты, блатной! — огорченно вымолвил Борис. И эта малопонятная фраза, как ни странно, поколебала «буру». Он стал нехотя помогать Банатурскому. Они навели пулемет на узкий коридор, который отделял роту от лесочка.

— Ну, хрен с тобой! На себя ответку берешь! — Махнул рукой «бура». — Под «вышку» захотел?

Борис еще раз выверил прицел, нажал на гашетки, полоснул по дороге, отрезая своим путь к отступлению. Солдаты залегли, закрутили головами, пытаясь понять, откуда бьет по ним пулемет. И медленно, по одному, стали возвращаться в окопы.

Теперь настала очередь фашистов. Кинжальный, прицельный огонь заставил их залечь, а чуть позже и отступить. И тут нежданно-негаданно появился на высотке здоровенный старшина с ручным пулеметом.

— Привет, славяне! — весело выкрикнул он, улегся рядом с Борисом.

— Откуда взялся, копченый? — ревниво спросил «бура».

— Все побежали к лесу, а я к вам, — белозубо улыбнулся старшина, — вижу, хорошие ребята пропадают. Кстати, будем знакомы, Роман Киреев. А копченый потому, что до войны кузнецом работал.

Бориса порадовали ослепительно-белые зубы на прокопченном лице, бойкая речь, да и пулемет был весьма кстати.

«Мальчишка был убит в Иркутске, — неожиданно продекламировал Борис, — ему семнадцать лет всего. Как жемчуга на белом блюдце, сверкали зубы у него».

— На меня намекаешь? — снова улыбнулся старшина. — Меня ни в Иркутске, ни в Курске не убьют. Я бабкой заговоренный. Э, гляди, фрицы опять головы подняли.

Борис отметил, что десятка два автоматчиков, отделившихся от основной массы атакующих, бегом направились к высотке. Подпустив автоматчиков поближе, Борис сам себе скомандовал:

— Огонь! — И перестал волноваться, ибо рядом «заработал» и ручной пулемет Киреева. Фашисты не выдержали и на этот раз шквал пулеметного огня, и отступили в свои траншеи.

— Сейчас в самый раз бы в контратаку вдарить бы Наполеону! — вслух сказал старшина. И, случается же такое, из наших траншей поднялось красное знамя и роты двинулись в контратаку.

— Вот и порядок! Спасибо, славяне, за привет-ласку! — Киреев сдернул с головы пилотку, засунул ее за ремень, подхватил ручной пулемет и стал спускаться по склону высотки. И вдруг Борис и «Бура» разом вскрикнули. Киреев словно обо что-то споткнулся, уронил своего «дегтяря», стал заваливаться на бок.

«Убили! Копчёного убили!» — простонал «Бура» и, закинув автомат за спину, скатился в низинку, пополз к тому месту, где рухнул в траву старшина. Борис никогда в жизни не видел такого ловкого «пластуна». «Бура» двигался легко, стремительно, извиваясь, как змея.

Время тянулось очень медленно. Борис, не отрывая глаз от вражеских позиций, нет-нет, да поглядывал в низинку. Ждал «Буру». Наконец-то ординарец командира полка приволок раненого старшину, тяжело дыша, упал в пожухлую траву. Борис взглянул на старшину, склонился над телом. Веселого, «заговоренного» от пуль старшины больше не существовало. Лицо Киреева посерело, нос заострился, светлые глаза подернулись дымкой. Все это было так противоестественно: жаркое лето, солнце и молодой умирающий человек на пожелтевшей траве.

Охо-хо! Сколько тяжких смертей довелось увидеть Борису — не сосчитать, но тут вдруг всплыл в памяти рассказ ротного снайпера Самара о птице — «топорке». Когда в «топорка» попадал заряд дроби, красный клюв птицы мгновенно делался черным, все цветы оперения тоже быстро блекли. Откуда, из каких глубин памяти пришло это сравнение — раненый старшина и таежная птица «топорок»?