Гено Генов-Ватагин - Скажи им, мама, пусть помнят...

Музыка звучала медленно и торжественно. Раздалось несколько залпов, отдавшихся эхом в горах.

— Прощай, Гочо!

8 сентября 1944 года Первая среднегорская бригада имени Христо Ботева спустилась в село Розовец, славившееся своими революционными традициями. Народ встретил нас так, как некогда встретил русских освободителей [26] Речь идет об освобождении русскими войсками Болгарии от турецкого ига в 1878 году. — Прим. ред. . И стар и млад вышли из своих домов, и тесные, кривые сельские улочки наполнились народом. Рукопожатия, объятия, рыдания, слезы! И вопросы, вопросы о знакомых и близких. Каждый приглашал нас в гости. Каждый приносил нам еду и цветы.

На митинге на площади выступил Морозов.

— Товарищи, — начал он, — поздравляю вас! Свобода!

И тут со всех сторон загремело:

— Да здравствует свобода!

— Слава народным партизанам!

— Настал день, во имя которого пало в борьбе столько наших товарищей, — продолжил Морозов. — Сегодня в городах и селах народ встречает партизан и братьев-освободителей. Веселитесь, товарищи, сегодня день нашего общего ликования!

Морозов никогда не считался хорошим оратором, но его слова необыкновенно всех взволновали. И долго после этого на площади отплясывали хоро.

Старый, покосившийся сельский дом превратился в партизанский штаб. Закипела работа. Впервые мы связались по телефону с Пловдивом, с тогдашним областным управлением. Поговорили довольно резко с пловдивскими военными властями и разными выскочками из их окружения. Нам отвечали растерянные голоса.

На следующий день снова связались с Пловдивом. Наши товарищи передали приказ: как можно скорее двигаться по направлению к городу и по дороге не задерживаться в селах.

Среди крестьян весть о взятии партизанами Розовца разнеслась молниеносно. Наш телефонист, особенно довольный тем обстоятельством, что служит новой власти, быстро соединял и разъединял абонентов и едва успевал отвечать соседним селам: «Вас слушают партизаны. Говорят, что не могут прийти в ваше село — торопятся в Пловдив», «Есть еще время, подождете!».

Первая ночь иа освобожденной территории!.. Эта ночь прошла в бесконечных разговорах и мечтах о том, что будет завтра.

Рассвело. Все куда-то торопились, поздравляли и приветствовали друг друга.

В отрядах закипела лихорадочная подготовка. Одни украшали свои шапки цветами, другие чистили обувь, скатывали одежду. Каждый партизан хотел блеснуть перед восторженным населением. На улицах не стихал гомон.

Дядя Смилян уже развертывал знамя бригады. Самый пожилой среди партизан, он всегда относился к нам по-отечески и с известной долей придирчивости как наставник. Этот улыбающийся балагур всегда находил, что сказать каждому из нас. Занимаясь раздачей продуктов в отряде, он обычно делал это с шутками и поговорками, скрашивающими наш суровый быт.

— Послушай, Диана, — говорил он, — нельзя же так, надо хоть немножко поправиться. Вот тебе от дядьки Смиляна еще одну ложку добавки! — И он наливал в Дианину кружку дополнительно похлебки, а та морщилась и краснела, чувствуя себя очень неудобно из-за того, что ей досталось немного больше, чем другим.

Примерно в полдень 9 сентября бригада построилась в колонну. В тесных улочках толпились люди. Все село вышло нас провожать.

Мы запели и торжественным маршем направились по шоссе в Пловдив.

В горах разнеслось эхо нашей песни, и нам показалось, что горы тоже запели вместе со своими верными защитниками. Кое-кто обернулся назад, чтобы еще раз взглянуть на вершины Братан, Бакаджик и еще раз попрощаться с родными горами, с людьми из Розовца.

Нам казалось все настолько необычайным, фантастическим, что радость и грусть слились в одно. Во главе колонны шагали Морозов, Полски, Боцман и Камен, а в нескольких шагах впереди, выпятив грудь, шел дядя Смилян с развевающимся знаменем в руках. Он выглядел торжественным и важным и, забыв о своих обычных шутках, чеканил шаг, крепко сжимая древко знамени.

Самым большим уважением пользовались наши девушки. Живка была первой женщиной-партизанкой и чувствовала себя счастливой. Мы направлялись в Пловдив, туда, откуда ей пришлось уходить в горы. Диана, более молчаливая, переживала все в себе. У нее были свои заботы: она торопилась в Пловдив в квартал Борислав. Наверно, в мыслях представляла себе встречу с братом Желязко и сестрой Мичоной, находившимися в фашистской тюрьме. Ей не терпелось встретиться и с дедом Видю — славным человеком, дом которого превратился в своеобразный штаб революции. Видю был закаленным борцом и передал эту закалку своим детям и внукам. И вот Диана представляла себе его поседевшим, состарившимся, но все же бодрым и улыбающимся.

Дорога в Пловдив вела через Зелениково, Брезово, Генерал-Николаево, Стряма. Повсюду, где мы проходили, с обеих сторон шоссе выстраивались толпы народа, собравшегося из всех соседних деревень. Сияющие от радости люди кричали, приветствуя нас красными флажками:

— Да здравствуют партизаны!

— Да здравствует Красная Армия!

— Видишь, вон там Балканский, Стенька — живы, милые!

Слышались и рыдания. Загрубевшие от работы материнские руки тянулись к нам:

— Милок, а где вы оставили моего сына?

Кое-кто выходил из колонны, чтобы обнять своих измученных тревогами матерей.

Колонна не останавливалась. А осиротевшие матери обнимали нас так, как обнимали бы своих сыновей, которые уже никогда не вернутся. Не смолкали песни. Нам бросали цветы, и время от времени кто-нибудь от восторга стрелял в воздух.

В Зелениково нас встретили несколько грузовиков, автобус и легковая машина. Колонна снова отправилась в путь, но уже моторизованная.

Встреча с брезовцами была особенно торжественной. Почти все население вышло на северную околицу села. Сотни глаз смотрели на нас, ликующие, печальные, полные теплых материнских слез.

Первой меня обняла тетя Стана — сестра отца. Мама же оцепенела и просто не знала, что ей делать.

На площади в селе торжествовала тысячная толпа народа.

— Мы требуем устроить митинг! Видите, сколько народу собралось?

Мы не смогли отказать, хотя нам и следовало торопиться в Пловдив. Выступить пришлось мне, тем более что родом я из Брезово. Я посмотрел с балкона на огромную толпу людей, собравшуюся на площади, вытащил парабеллум и выстрелил два раза в воздух. И тут уж не выдержала вся бригада, и сразу пятьсот выстрелов из самых разных видов оружия слились в единый залп. Раздалась и огненная песня нашего единственного пулемета, который находился в надежных руках Гюро. О чем я говорил после этого импровизированного салюта в честь нашей победы — теперь уже не помню. Только помню, что, задыхаясь от волнения, крикнул: