Максим Бутченко - Три часа без войны

Позже Никитич смекнул, что после развала СССР многие уловили, что смутное время прекрасно подходит для обогащения. Слом предыдущей системы и постройка новой — золотое дно: можно прокручивать невероятные схемы. Это время возможностей. И сейчас в республиках происходит то же самое. Сколько он этих историй услышал «на подвале» из первых уст. Для многих смутное время — возможность заработать большие деньги: контрабанда, незаконный вывоз угля, махинации с гуманитарной помощью. Можно банально «отжать» предприятие или магазины. Можно работать слесарем, а потом управлять городом в качестве военного коменданта. Для многих идеи Новороссии — всего лишь прикрытие. Этими людьми движет жажда больших денег, которые легально им никогда не удалось бы заработать.

Человеческая природа весьма испорчена. Ведь многие понимают, что жизнь протекает быстрее, чем они могут осмыслить, поэтому у них преобладает потребность в самовозвышении. Никитич это все разумел, как и то, что смолчать теперь не сможет и его «на подвал» посадят уже за дело.

— Выхода нет, надо двигаться на Киев, повидаю столицу напоследок, — пробормотал дед и поплелся собирать вещи в маленькую арендованную комнатку в доме на побережье.

Через день он уже стоял на Киевском железнодорожном вокзале, не зная, куда идти. Вечерело. Справа возвышалось высокое здание с голубыми стеклами, слева зеленела буква «М».

— Дедуля, квартира посуточно не нужна? — обратилась к нему женщина.

— Нужна, — ответил он.

Его согласие стало предопределяющим. Если бы ангелы явили себя миру, то они затрубили бы и воспели песнь, а голос откуда-то сверху глубоким басом прогремел бы: «Свершилось!» Никитича поселили на какой-то блат-хате, по крайней мере, так ему сразу показалось. Длинный коридор пронзал квартиру, по бокам — двери комнат, дальше — кухня: это коммуналка. Хозяйка провела деда в комнату, взяла плату и ушла. В помещении — кровать, стол, два стула. Пётр Никитич вздохнул, плюхнулся на койку и почти моментально заснул после длительной и утомительной дороги.

Разбудил его женский крик. Даже не так — полуночный дикий с надрывом на высоких, скатывающихся в низкие, хриплые, рвущиеся ноты, женский вопль. Старик с перепугу вскочил, открыл дверь. На кухне горел свет, двое катались по полу. Опять вопль. Звук бьющейся посуды. Стул грохнулся на пол.

— Я тебе, блин, сказала, отпусти меня, — вдруг взмолилась женщина.

— Сука, ты, сука, — рычал мужчина.

Спать под такой аккомпанемент определенно не хотелось, и дед решил пойти узнать, в чем дело. Мужик в трениках и бело-грязной футболке держал молодую особу, на ее пропитом лице виднелись синяки.

— Отпусти, — мычала баба.

— Успокойся, — отвечал мужик, но держал женщину крепко.

Неизвестно, сколько бы еще продолжалась вольная борьба, если бы не вмешался Никитич.

— Эй, голубки, тут люди спят, тише можете любить друг друга? — добродушно спросил старик.

От внезапной просьбы оба на полу застыли, а потом мужчина отпустил свою жертву, та отряхнулась, поставила стул, уселась и моментально закурила.

— Говори, че нада, дедуля? — спокойным голосом, как ни в чем не бывало выговорила она.

— Э, — опешил дед, — ничего, — и развернулся, чтобы уйти.

— Старик, эй, как тебя там, але, гараж! — послышался мужской голос.

Пётр Никитич обернулся.

— Ну что? — ответил он.

— Бабок подкинь, на бухло не хватает, — улыбнулся мужик и показал ряд кривых зубов.

Быстро сообразив, в чем дело, дед коротко отрезал, что денег нет, и пошел в комнату. Парочка на кухне захмыкала, зашушукалась. Никитич прикрыл дверь, попытался найти выключатель, чтобы включить свет и найти щеколду, но в этот момент из коридора кто-то надавил, протискиваясь в комнатушку. Старик не успел и глазом моргнуть, как перед ним возник мужик в трениках.

— Слышь, дедуля, я че-то думаю, у тебя бабки есть, — процедил он.

— У меня есть бабка, и она сейчас далеко от меня, — в своей манере ответил дед.

— Ты мне мозги не пудри, дай сотку, на водяру не хватает, — опять затянул мужик.

— Нету, — отрезал дед и хотел было вытолкать его из комнаты, но тот недовольно замычал.

— Ты че, дед, по роже хочешь? — наехал он на старика.

— Мне спать нужно, шо ты до меня пристал? — разволновался дед.

Еще полминуты длилась толкотня и словесная перебранка, пока постепенно Никитич не оттеснил противника за дверь. Чуть-чуть — и она захлопнется. И тут мужик зарычал, поставил ногу в дверную щель, сам налег, расширил проход в комнатушку.

— Бабки давай, старый козел, не то порежу, — прорычал он, и в руке его мелькнул большой кухонный нож.

Тут дед перепугался не на шутку. Лезвие ножа заблестело в одном метре от него. Рожа пьянчужки не оставляла сомнений — договариваться тот не будет.

— Ладно, дам, — протянул он, развернулся, расстегнул ремень и полез в потайной карман в брюках.

После повернулся и дал сотку мужику.

— Не, козел, теперь все бабки давай, ты меня вывел, сука, — промычал тот.

Сердце старика ушло в пятки, глаз нервно задергался. В груди стучал молот о наковальню.

— Не могу, — тихо прошептал он.

Отдать все деньги в большом чужом городе равносильно самоубийству. Куда он после этого? На паперть? Нищенствовать? Пухнуть с голоду?

— Давай, сказал, — проговорил мужик и легонько сделал выпад ножом в сторону отступающего деда.

Старик попытался отвести удар от себя, а другой рукой нащупал пустой кувшин, подхватил его и со всей силы ударил мужика по голове. Тот зашатался, схватился за голову, застонал, чуть нагнулся. Нож выпал у него из рук, звякнул о пол. Никитич увидел блестящее лезвие, сразу схватил нож и неуклюже выставил перед собой, прижав руку к верхней части груди. В эту секунду очухавшийся и озверевший пьянчуга издал звуки, будто бешеный кот, и резко рванул к старикану. В полумраке комнаты он прыгнул на деда, чтобы сбить с ног. И в момент прыжка его тело напоролось на острие ножа, выставленное Никитичем, который в страхе сделал шаг вперед, усилив удар. Лезвие мягко, как в масло, вошло ровно на семь сантиметров, пробив сердце. На лице мужика застыла маска недоумения, боли, страха и осознания последних секунд жизни. Он схватился другой рукой за рукоять ножа и вытянул его из своего тела. Что-то прошипел. Чуть наклонился в сторону деда, приблизившись к нему. Старик подхватил тело, придержал и прижал к себе. Пьянчуга посмотрел ему в лицо, глубоко выдохнул и, мертвый, рухнул на пол.

В комнате остался стоять ошарашенный Пётр Никитич, его руки тряслись, как у алкоголика, веко дергалось, дыхание сбилось. На его пиджаке виднелось большое кровавое с алым переливом пятно.

— Так вот, сыночки, замочил я человека, — завершил свой рассказ Пётр Никитич.