Михаило Лалич - Облава

И ему самому нравилась эта свобода, полюбился Лим, что у водоворотов шумит по-одному, а у быстрины по-другому, радовали его разливы, интересно было встречать свадьбы, врачей, учительниц и судебные комиссии, которые направлялись выносить решения или объявлять приговоры. Порой приходили жандармы искать коммунистическую литературу или преступников — их Видо заставлял себя звать погромче и ждать паром подольше, а тем временем посылал сестру сообщить о жандармах кому следует. Морочил он голову и таможенникам, и как раз тогда, когда они спешили захватить врасплох выданного им контрабандиста, промышлявшего табаком. Недолюбливал и лесничего, и экзекутора — словом, всех облеченных какой-либо властью. Он старался им доказать, что их власть лишь на суше, а на воде власть — он. То одни, то другие пытались подкупить его посулами, перетянуть на свою сторону, а он притворялся глухим на одно ухо, всегда на то, что было ближе к ним, и делал вид, что не понимает, чего от него хотят. Просто-напросто в то время ему ничего не надо было, он никуда не хотел ехать: ни в жандармское училище, ни в школу таможенников, ни в матросы — ему были не по душе огромные, точно стальные башни, корабли. Нет, ничего этого ему не нужно, он хотел остаться здесь и воевать на свой манер со змеями и властями.

Ему было, как никогда, хорошо: луга, простор, пасутся лошади, подходят люди, контрабандисты, коммунисты, цыгане, и все они немножко зависят от него и, уходя, благодарят его. И только позже, когда тяжкая година заставила его пойти на поденщину, Видо задумался. И Момо Магич навалился на него, стал уговаривать примкнуть к коммунистам, вступить в СКОЙ. Магичу Видо ни в чем не мог отказать. Потом Момо совал ему в руки разную литературу и всеми правдами и неправдами заставлял ее читать. Вот тогда Видо и затосковал по своей вольной волюшке и в то же время стал жалеть, что не проучился хотя бы год в школе.

Дед умер, Лим изменил свое русло. Паром пришлось установить немного ниже, поближе к нему перенесли и хижину. Все менялось, менялся понемногу и он — очень понемногу, совсем незаметно для постороннего глаза. Лишь во время войны обнаружилось, что Видо Паромщик коммунист, и тут же он понял, что Груячичам это не по нутру. После того как он вытащил одного из них из воды и оказывал некоторые услуги контрабандистам, Груячичи заключили, что он в какой-то мере их раб, и хотели, чтобы таковым он и оставался. Они снова попытались приманить его разными посулами, как это делали с теми из своих родичей, что присоединялись к коммунистам, посылали ему письма и сулили золотые горы. Но, убедившись в тщетности своих усилий оторвать его от Магича и Бркича, Груячичи стали их преследовать. И вот загнали их сюда, в эту тесную мышиную нору, где под ногами хлюпает, а над головой капает… Пусть капает, бороться с водой и жить в тесноте — для него дело привычное. А вот другие знавали лучшую жизнь, им труднее, потому он их и жалеет. Сбились в кучу, скукожились, как сиротки в лютую стужу, дышат друг другу в затылки и все вместе занимают так мало места, что даже в полдень все поместились бы в тени старой ивы, в дупло которой вмазана труба железной печки.

И хотя жестокая действительность загнала их в тесную нору, во сне все это выглядело по-иному. Люди освобождались, расходились в разные стороны, находили или создавали свои собственные миры в разных, далеких друг от друга краях, и миры эти совсем не походили на реальные. Так воскрешают давно прошедшие события и переживают встречи, которые никогда не состоятся. Тесно связанные одной судьбой, объединенные и сплоченные общностью жизни и смерти, живя в постоянной зависимости друг от друга, они сейчас спят, дышат друг другу в затылок, отдыхают от этой близости и зависимости, которая тянется уж слишком долго; сейчас они превратились в рассеянные в пространстве, забредшие в другие времена, отчужденные друг от друга тени или даже меньше, чем тени.

И сами себя они не воспринимают во всей цельности. Порой они сведены лишь к звуку голоса или к бледному изображению, которое ничуть не ясней отражения во взбаламученной луже. Порой черты на этом изображении искажены, но тем не менее люди узнают себя. Впрочем, разве можно требовать какой-то цельности, если даже и наяву человек ощущает лишь малую долю своего я. Слишком много мрака снаружи и внутри, и человеческое тело часто походит на разбросанное село среди ночи: тут нога, там рука, а где-то вдали голова, точно старый замок, по ступеням которого и в узких коридорах бродит беспокойный дух со свечой или без нее. Иногда это не один, а несколько духов сразу — одни разыскивают в подземельях скелеты, другие копаются в старом хламе на чердаке. И если один из духов случайно осветит усыпанные инеем ветки под окном — глазу покажется, будто он что-то видит; а другой зашуршит старой бумагой — уху почудится, что оно что-то слышит.

Василие Остоич, по прозванию «Селё» и «Качак», несколько мгновений чувствует под рубашкой свои ребра. Не теперешние, а те тонкие ребра, какие у него были в детстве, когда в них тыкался головой золотистый козленок. Самый прелестный козленок из всех, какие только появлялись на свете, отборный, его собственный, и было это почти двадцать лет тому назад. Он делил с ним каждый кусок, и козленок повсюду ходил за ним — через мост, по лестнице и в комнаты, а когда был голоден и хотел получить поесть, напоминал о себе тем, что почесывал свои рожки о его ребра. Взрослые смеялись при виде этой неразлучной пары почти одного роста и одобряли их дружбу. Приятели даже как-то походили друг на друга, казалось, что козленок обладает исключительными способностями, и маленький Васо надеялся научить козленка человеческой речи, чтобы потом тот, в свою очередь, растолковал ему язык животных. Таким образом, с помощью толмача мальчик рассчитывал узнать таинственные непонятные вещи, которые помогли бы обороняться от волков, призраков и чертей, от всего, что по ночам внезапно появляется и нападает.

Долгое время он считал, что люди сами виноваты в том, что не произошло чудо, которое он так готовил и так ждал. Вообразив, что им уже все известно, позабыв, что должно пройти много дней, прежде чем дети начинают говорить, люди не захотели ждать чуда, очень уж им не терпелось отведать мяса. И они зарезали козленка с умными глазами раньше, чем он успел научиться сидеть на стуле и успел показать свои таланты, покончили с ним до того, как мальчик проснулся; плача навзрыд, он глядел на окровавленную шкурку с золотистыми завитками и только тут понял, почему ему не позволяли спать вместе с козленком: козленок позвал бы его на помощь, и они не смогли бы его похитить. Мяса козленка он не ел, ему казалось это предательством, и прошло много времени, пока мальчик привык к отвратительной мясной пище — ему каждый раз чудилось, будто это мясо его козленка и что снова и снова свершается человеческая подлость.