Николай Гнидюк - Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы

— Все понимаю: и то, что ты в Здолбунове, и то, что ходишь к девочкам, и то, что пути в недозволенном месте переходишь… Но вот как ты, Микола, перекрестился в Яна Богинского, да еще в католика, это для меня загадка! Просто чудо!

Я остолбенел. Но мысль сработала мгновенно, и, не дав своему спутнику опомниться, я обхватил его голову и притянул ближе к глазам. Напряг зрение и узнал: Иван Посполитак, мой односельчанин, с которым мы шесть лет вместе в школу ходили и в детстве даже дружили.

— Так это ты, Иван?

— Как видишь. Я узнал тебя по фотокарточке сразу, чуть только глянул на аусвайс. Но там стояло не Гнидюк, а Богинский. Неужели двойник? — подумал я и осветил твою морду. Нет, я не мог ошибиться. Значит, решил я, тебе нельзя называться своим именем и ты не простой кавалер, засидевшийся допоздна у девок. Вот я и решил один на один выяснить, что ты тут делаешь и вообще чем занимаешься.

— Долго рассказывать, Иван. Давай отложим до другого раза, а пока что помоги мне пройти на соседнюю улицу.

— Э, нет, я тебя так не отпущу! Уж если мы встретились после такой долгой разлуки, то должны по-хорошему разойтись. Пойдем ко мне в общежитие. Нынче как раз дежурит Иван Ступик. Вот он обрадуется, увидав земляка! Как-то мы с ним тебя вспоминали.

— Значит, и Ступик здесь, вместе с тобой? И еще кто-нибудь из наших хлопцев есть?

— Нет, вот еще ты, а больше никого. Дома теперь не был?

— Нет, еще до войны.

— Значит, твои родные не знают, что ты жив?

— А откуда им известно, что я помер?

— Месяца два назад был я у своих стариков. Так в селе сказывают, будто в первый же день войны ты попал под бомбежку. Кто-то даже видел, как ты погиб. Мать уже все глаза выплакала, но все надеется, что ты вернешься…

— А как братья?

— Дома остались только Олекса да Трофим. Мосея забрали в Неметчину. Иван, только началась война, пошел на фронт… Ты наведался бы…

— Пока что не могу, Иван. Очень хочется, но не могу… Так уж обстоятельства сложились…

Обстоятельства… Что ни говорите, а мне последние дни не везло. Казалось бы, все наладилось с Ивановым, а тут на тебе: неожиданная встреча с Вайнером смешала все карты. А теперь это приключение…

А может, не так уж все плохо складывается? Может, не окажись среди караульных этого моего земляка, попал бы я в бангофжандармерию? Там моим выдумкам насчет ночных прогулок с девочками не поверили бы… Еще и обыскали бы, а тогда…

Нет, пожалуй, хорошо, что встретился Иван. И ничего, что он ведет меня к себе в общежитие, где дежурит Ступик. Этих хлопцев я хорошо знаю. В школе между нами никаких «конфликтов» никогда не было, так что можно не беспокоиться: худого они мне ничего не сделают. Но что сказать им о себе? Пойти на откровенность? Ведь они служат в немецкой железнодорожной охране, день и ночь ходят с оружием по путям, выполняя приказы оккупантов.

День и ночь по путям… Да это же прекрасно! А что, если эти охранители железнодорожных объектов станут нашими помощниками? Может, попробовать? Все равно хлопцы догадываются, что у меня в Здолбунове какие-то тайные дела. Открыться им? Предложить сотрудничать с нами?

Передо мной возникло лицо командира. Что бы вы посоветовали мне, Дмитрий Николаевич? Слышу, как он отвечает: «Думай сам, парень, смотри по обстоятельствам. Если уверен в успехе — действуй. Если нет, то не стоит рисковать».

«А вы, Александр Александрович?» Лукин задумывается. Как всегда в подобных случаях, он взвешивает все «за» и «против». Я улавливаю ход его мыслей. «Что, если, — обращается он ко мне, — через этих ребят дойдет до твоего села весть о тебе? Мол, ты жив, здоров и скрываешься под чужим именем. Да еще в родные места не решаешься наведаться. Родителям радость будет, что ты не погиб. А вообще… Вообще может выйти плохо. Пойми, это хорошо, что для всех твоих земляков Микола Гнидюк погиб. Нам нужен коммерсант Ян Богинский. Если же воскреснет Микола Гнидюк, навсегда исчезнет Ян Богинский. И Миколе Гнидюку придется прописаться на постоянное жительство в лесу…»

И Николая Ивановича вижу перед собой. «Попробуй, — советует он мне. — Ведь они друзья твоего детства. А то, что служат у немцев… Так Иванов тоже служит… Попробуй…»

— Ну, чего ж ты стоишь? — прервал мои размышления голос Ивана. — Пошли к нам. Посидим в тепле. Может, и чарка найдется… Расскажешь о своих похождениях, как стал католиком…

— Но мне нужно устроиться на ночлег.

— Не беспокойся, с нами не пропадешь. Заночуешь у нас. Я уж, так и быть, отдам тебе свою койку…

— Ну что ж, пошли.

Минут через десять я сидел в просторной, чисто прибранной комнате моих земляков. А еще через несколько минут меня обнимал Иван Ступик. Он до того растрогался при виде меня, что чуть не заплакал.

Ребята проворно зажарили яичницу, нарезали сала, вскипятили чай и, что меня больше всего тронуло, положили на стол большую ковригу домашнего ржаного хлеба, испеченного на капустных листьях. Нашлось у них кое-что для придания аппетита. Но когда дошло до этого, я вытащил из своего портфеля бутылку «монопольки». Это произвело на ребят большое впечатление, потому что на ту пору «монополька» считалась великой роскошью.

Мы сели за стол. Поначалу разговор не клеился. Я всячески старался избежать прямых ответов на вопросы и увидел, что собеседники ждут от меня откровенности. Нет, они не маскируются передо мной, не играют в сердечность, а высказывают свои подлинные чувства. Может быть, впервые за много месяцев пребывания в Здолбунове они встретили человека, которому можно довериться? И какой важной для их судьбы может стать эта встреча! А я? Как мне быть?

И я заговорил:

— Прежде всего я должен вас предостеречь: если кто-нибудь проведает о нашей встрече, о том, что мы сидели вместе за столом, пили, ели, беседовали, — может быть плохо и вам и мне. Даже если вы расскажете кому-нибудь из-моих родных или лучших друзей. У слуха, вы сами знаете, быстрые крылья. И заверяю вас, немцы не посмотрят, что вы служите им, охраняете железную дорогу. И даже если вам вздумается меня выдать…

— Оставь, Микола, — перебил меня Посполитак. — Как только у тебя язык поворачивается — такое говорить! Чтоб мы тебя выдали… Да мы… И можешь нас не предупреждать. Мы хорошо понимаем, что и кому можно говорить. Будь с нами откровенен, как с родными братьями.

— Не всегда можно обо всем рассказать даже родному брату. И тут не в доверии дело. Просто бывают вещи, о которых лучше молчать. Но поскольку судьба свела нас здесь, в Здолбунове, да еще при таких обстоятельствах, я решил быть с вами вполне откровенным. Я — советский партизан.

Замолчал, смотрю, какое впечатление произвели на хлопцев мои слова. Они молчат, в глаза мне смотрят, ждут, что еще я скажу.