Николай Гнидюк - Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы

Такой «перевод» был для нас неожиданным. Еще большей неожиданностью оказался он для Николая Ивановича. Но «поправить» Шевчука никто не осмелился. А он вполне серьезно продолжал:

— Офицер приказывает приготовить все за пятнадцать минут, иначе вам будет плохо. Поняли?

— Понял. Но… — мужичок хотел что-то спросить, но Миша грозно прервал его:

— Никаких «но». Идите и выполняйте!

Хозяин поклонился офицеру и вышел из комнаты, бормоча под нос:

— И куда все это он будет есть? Нажрался до бесчувствия, еще на живот показывает, дескать, полон, как бочка, а все еще подавай.

Через четверть часа все было на столе.

— На, ешь мой труд, пей мою кровь, чтоб тебя разорвало, дьявол ненасытный! — разошелся хозяин. — Ребята, бросайте вы этого изувера! Пусть его черти возьмут, а то и вам когда-нибудь насолит за вашу украинскую доброту.

И мы снова мчались по наезженной санной дороге.

— Ничего более умного ты не мог придумать, — отчитывал Шевчука Николай Иванович. — И зачем тебе это сало, яички, колбаса? Да еще и целый мешок муки… Что ты со всем этим будешь делать?

— Как что? Мы едем в город, к нашим людям. Полмешка муки отдадим Левицкой, а остальное — Соне Приходько. Раздобудем где-нибудь барана, будут пельмени! И все остальное не пропадет.

— Особенно овес, — добавил Коля Приходько. — Когда я набирал его, видел, что у этого кулака полные закрома всякого зерна. Не сам же он его вырастил. Держит двух работников, а сын служит в немецкой управе. Мы еще мало пощипали эту гадину.

Услышав о пельменях, Николай Иванович повеселел. Всегда, чтобы поднять его настроение, мы пускали в ход два «козыря». Первым была песня «Ревела буря, дождь шумел». Он очень любил эту песню и научил нас петь ее. Ну, а второй «козырь» — пельмени по-сибирски. Как мастерски ни исполнял Кузнецов роль немецкого офицера, но страсти к пельменям не мог в себе погасить. Мы не раз предупреждали его, что любовь к пельменям может сыграть с ним злую шутку.

В тот же день случилось еще одно приключение. По дороге мы встретили сани с полицаями. Коля Приходько не стал сворачивать с дороги, чтобы пропустить их. За широкой спиной нашего кучера полицаям не видно было, кто сидит сзади. Им показалось, что навстречу едут обыкновенные деревенские парни, и они, тоже не сворачивая с дороги, стали ругать Приходько:

— Эй ты, что — ослеп? Не видишь, кто едет? А ну, Грицко, слезь и дай этому олуху в ухо, чтоб знал, с кем имеет дело.

Но наш Николай первым соскочил с саней и кнутом изо всей силы начал «крестить» полицаев, приговаривая:

— Вот вам, вот вам, свинячьи морды! Смотрите лучше, кого я везу.

Полицаи уже сами увидели в наших санях немецкого офицера и виновато начали просить у Приходько извинения. Потом они вежливо свернули с дороги, и, когда мы проезжали мимо них, слышно было, как они выкрикивали: «Хайль Гитлер!»

— Теперь порядок, — довольно сказал Приходько. — Я научу вас, как надо служить немцам!

Такие «упражнения» с полицаями Коля проделывал часто. А однажды даже забрал с их подводы ковер и застелил свое сиденье.

Николай Иванович ругал его не раз за это, но не в характере Коли было отступать от своих намерений.

— Полицаи и всякие другие продажные шкуры — наши злейшие враги, — говорил Приходько. — Не было бы их, фашистам здесь пришлось бы гораздо тяжелее.

Коля был прав. Народ поддерживал нас, помогал нам. Но были и продажные твари, которые стремились выслужиться перед захватчиками, и наша ненависть к ним была не меньшей, чем к оккупантам.

— Откуда у тебя этот пистолет? — спросил меня Николай Иванович.

— Когда подбили вторую машину, она съехала в ров. Пока я подбежал, гитлеровцы уже успели выскочить и начали отстреливаться. Но кто-то из наших ребят дал по ним из ППШ, и фрицы замолчали. Даже попадали. Я заметил, как один из офицеров забежал за машину и тоже упал. У убитых мы забрали оружие, из машин прихватили портфели с бумагами. Когда операция была закончена, Борис Сухенко решил бросить под мотор гранату. «Отойди, Николай», — предупредил он меня. Я отошел немного в сторону и заметил лежащий на снегу около большой темной лужи пистолет.

— А кобура?

— Кобуру мы нашли в машине на сиденье около мертвого шофера. Но это не его пистолет, а, вероятно, того, который убежал.

— Убежал?

— Да, убежал. Я же говорил, что заметил, как один из офицеров забежал за машину и упал. И Коля видел…

— Конечно, видел, — подтвердил Струтинский. — Но это не тот, которого мы нашли за машиной, перепуганного до смерти. Тот был при оружии, он не ранен. Мы взяли живыми и мертвыми пять офицеров и двух шоферов — всего, выходит, семь фрицев. А в двух машинах может поместиться восемь человек. Не исключено, что был еще один пассажир, и он спасся.

— И пистолетов мы взяли восемь, а не семь, — добавил я.

— Все это еще не доказательство, — сказал Кузнецов. — Разве в машине не могло остаться свободное место? Да и лишний пистолет ни о чем не говорит. Мог же кто-нибудь из немцев иметь два?

Да, мог. Николай Иванович прав. И как это мы тогда сразу же не выяснили, чей пистолет? Спросили бы Райса или Гаана — они бы и сказали. А теперь попробуй выяснить — был восьмой немец или нет. А найденный пистолет был необычный. По размеру не больше нашего ТТ, но обойма сдвоенная, и в ней шашечным порядком размещено четырнадцать патронов. Прямо-таки чудесная находка для разведчика!

Я понял, что пистолет нравится Николаю Ивановичу и он не против, чтобы я подарил его ему. Но что может произойти, если случайно Пауль Зиберт встретится с настоящим хозяином пистолета?

— Смотрите, Николай Иванович, как бы этот пистолет не причинил вам неприятностей, — предупредил я Кузнецова.

— Я вижу, тебе жалко с ним расставаться. Вот и выдумываешь басни о спасшемся немце. И, вероятно, Колю подговорил.

— Да что вы! — возразил Струтинский.

— Ну хорошо, я пошутил, — рассмеялся Кузнецов, пряча пистолет в кобуру. — Подарок принимаю, и увидите, хлопцы, какую службу он нам сослужит.

Мы не стали больше убеждать Николая Ивановича и, вероятно, вообще забыли бы о восьмом немце, если бы не случайная встреча, состоявшаяся через несколько дней.

По правилам конспирации нам не разрешалось бывать вместе в людных местах, но иногда это правило мы нарушали: когда вдвоем с товарищем, как-то легче становится на душе и чувствуешь себя увереннее. Поэтому мы, вопреки запрету, старались ходить парами.

На этот раз мы с Колей Струтинским почти целый день бродили по ровенским улицам и не заметили, как оказались возле большого здания военного госпиталя.

— Гляди, Николай, это не тот немец? — дернул меня за рукав Струтинский.