Николай Гнидюк - Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы

— Ты прав, — согласился я.

— Но кому мы это поручим? Может, Ивану Тарасовичу?

— Можно и ему, но мне почему-то кажется — лучше все-таки Василию Буриму. У него больше возможностей. Он маляр, ходит ремонтирует квартиры, у него много знакомых, а главное — он знает хороших квартир много.

— Что ж, Бурим так Бурим. Я — за.

Вскоре Валя переехала в небольшой особняк по улице Ясной, 55. Одну его половину занимала хозяйка, вторую — наша разведчица. Со временем здесь поселилась вся семья Довгеров. Нам разрешалось заходить к Вале только в исключительных случаях, зато Николай Иванович был ее постоянным гостем. Именно здесь устраивались приемы для «друзей» Пауля Зиберта и новых знакомых Вали Довгер из рейхскомиссариата.

А фрейлейн Валя оказалась настолько способной сотрудницей, что сам начальник канцелярии ставил ее всем в пример и на первое же приглашение в гости сразу ответил согласием. Когда же кто-либо пытался по какой-то причине отчитать нового курьера, начальник канцелярии вставал на ее защиту.

— Не забывайте, — говорил он, — что на заявлении фрейлейн Довгер стоит резолюция самого господина рейхскомиссара. Если вам это не известно, так знайте!

Вначале Валя выполняла второстепенные поручения: заклеивала конверты, обматывала шпагатом пакеты, разливала сургуч и ставила штемпеля. Но вскоре ей поручили разносить почту рейсхкомиссариата по главным учреждениям и штабам. Для этого ей выдали специальный пропуск.

Стройные ножки девушки топали по ровенским тротуарам, поднимались по ступенькам лестниц верховного суда, гестапо, арбайтсамта, штаба Кицингера, гебитскомиссариата… Миловидную симпатичную фрейлейн, одетую в скромное черное платье, в большинстве случаев встречали приветливо. Получит какой-нибудь гитлеровский чиновник от нее пакет — и любезно попросит, чтобы она подождала ответа. Валя никогда не отказывалась, хоть и нужно было побывать еще не в одном учреждении. Такая услужливость нравилась гитлеровцам, и они награждали девушку комплиментами.

Впрочем, случалось и по-другому: раскрыв пакет, тот, кому он был адресован, набрасывался на бедную курьершу:

— Какого черта вы от меня требуете? Пишете: доложить через три дня об исполнении. А могу ли я это сделать — вас это не интересует. Кругом партизан развелось, а вы…

В таких случаях Валя оставалась спокойной и отвечала:

— Я понимаю ваше возмущение, уважаемый господин, но ведь не я это писала. В мои обязанности входит только принести пакет и забрать ответ. Если же нет, то распишитесь, пожалуйста, что получили…

И она раскрывала разносную книгу.

«Чин» становился покладистее и начинал делиться с нашей разведчицей своими мыслями о содержании пакета. А они были разные: о расширении заготовок сельскохозяйственных продуктов, об отправлении рабочей силы в Германию, о наведении порядка в «столице», об активизации борьбы с партизанами, о массовых расстрелах арестованных, о передвижении новых подразделений на Восточный фронт, об охране важных объектов, — словом, все зависело от того, кому была адресована директива.

Дел у Вали было много. Нужно было не только исполнять роль курьера, но и фиксировать в памяти все, что могло заинтересовать нашу разведку.

Прибавилось Вале работы, когда в Ровно начали ожидать приезда «высоких гостей».

Первый сигнал к нам дошел от Лидии Ивановны Лисовской.

— Наконец-то! — воскликнула она, когда я после нескольких дней отсутствия навестил ее. — Где это вы пропадали? Я уже собиралась вас разыскивать. А вы, из-за своей конспирации или недоверия ко мне, не оставляете координат…

— Есть что-то новое? — спросил я.

— Есть, и даже очень важное. Позавчера наш шеф целый день был на каком-то совещании: то ли в комиссариате, то ли в гестапо — туда его чаще всего вызывают. Пришел в казино в конце дня, озабоченный, молчаливый. А утром собрал нас и приказал никого без пропусков не пускать. Сам осмотрел все уголочки, склады с продуктами, заказал много напитков, деликатесов, посуды. Даже собирается заменить кое-какую мебель.

Не только в казино готовились к какому-то важному событию. На стенах домов, в витринах магазинов появились новые плакаты и лозунги с призывами к немецким солдатам и офицерам быть преданными фюреру и «великому рейху». Они с большим оптимизмом предрекали будущую победу гитлеризма. Геббельсовские трубадуры не забыли и о местном населении. В газетах, журналах, воззваниях по радио на все лады расхваливался «новый порядок». На перекрестках улиц, мостах, железнодорожных переездах, при въезде в город появилась усиленная охрана. Гестапо устраивало ночные облавы. Несколько раз в день подметались улицы и тротуары, очищались скверы и палисадники, белились телеграфные столбы и деревья, во многих местах колючая проволока была заменена аккуратными заборчиками. А на месте, где стояла карта Советского Союза с надписью «Рус капут» для подбадривания гитлеровцев, появился портрет фюрера, возле которого была выставлена охрана шуцманшафта. Ежедневно фашисты возлагали к портрету свежие цветы. Мы, возможно, и не обратили бы внимания на эту деталь, если бы не Михаил Шевчук, который имел привычку всегда прогуливаться с букетом.

Портреты Гитлера и других фашистских головорезов — Геринга, Гиммлера, Геббельса, Розенберга — были развешаны по всему городу.

Валя Довгер сообщила, что Кох срочно вылетел в Берлин, а его заместитель по политическим делам Даргель проводит совещание за совещанием. После каждого такого совещания в рейхскомиссариате усиливается суматоха, канцелярия работает, как заводная машина, увеличивается поток писем, пакетов, донесений. А она еле успевает разносить всю почту по учреждениям и штабам.

Наконец из разговоров в канцелярии Валя узнала, что в субботу возвращается из Берлина гаулейтер, причем не один, а с высокопоставленными гостями.

Об этом же сообщил Кузнецову тайный сотрудник гестапо фон Ортель.

— Ты, Пауль, не нашел себе какую-нибудь новую красотку немецкого происхождения? — не без иронии спросил гестаповец у Зиберта.

— Ты считаешь, что я непостоянен в своих чувствах?

— Я знаю: тебе везет. Благодаря тебе фрейлейн Валя стала фольксдойче и получила должность в рейхскомиссариате.

— Да, я хлопотал за нее.

— Ты это сделал, и твоей смелости позавидуют многие офицеры. Попасть к гаулейтеру — большая честь. Но еще бо́льшая честь — попасть к самому фюреру…

— Не надо шутить, дорогой друг, — выразил недовольство Зиберт. — Я могу обидеться.

— А ты не обижайся. Я говорю вполне серьезно. Разве ты не знаешь, что к нам должен приехать сам фюрер?

Николай Иванович сделал большие глаза, хотел было что-то сказать, но Ортель не дал ему вымолвить ни слова.