Юрий Щеглов - Святые горы

Вопрос о том, послал или нет Жуковский свое письмо Бенкендорфу, продолжает тревожить исследователей и до сих пор остается открытым, но для характеристики личности и мировоззрения Жуковского важнее другое — то, что письмо было написано, важен его слог, степень понимания того дикого и неестественного для гениального творца положения, в котором вынужден был находиться всю свою сознательную жизнь Александр Сергеевич Пушкин. В письме к Бенкендорфу Жуковский бесстрашно ставит проблему — поэт и общество, поэт и власть — и решает ее с неожиданной смелостью, философской глубиной и в высшей степени благородно. Я бы прибавил, что со времен Радищева и декабристов в адрес представителей царского правительства не раздавалось такой густой и острой критики за их варварское отношение ко всему литературному процессу в целом. Его письмо принадлежит перу не стороннего наблюдателя, не просителя, не ходатая по чужим делам. Это крик совести, крик боли и страдания, исторгнутый из недр смертельно раненного существа. Именно письмо Жуковского вскрывает перед нами подлинное отношение Николая I и Бенкендорфа к Пушкину, в чем может сравниться со стихотворением Лермонтова «Смерть поэта». Гневные слова Жуковского в каком-то смысле дополняют обвинения Лермонтова, продолжают их и указывают на виновников трагической гибели поэта. Жуковский не понес кары за свое послание, Лермонтов был сослан. Но что из того?!

Небесной душой называл Александр Сергеевич Пушкин Жуковского. Попрошу прощения перед памятью поэта и добавлю, хоть это и не полагается: Василий Андреевич обладал отважной, рыцарской душой, душой поэта и воина.

Москва — Ленинград, 1972–1979 гг.

Я буду жаловаться самому императору! Я пожалуюсь моему королю! Отмщения! Отмщения! — вскричал каким-то ломким, рассекающим пустоту голосом голландский посланник барон Луи де Геккерн, столкнув с дороги высоченного камер-лакея Фридриха Келлера и растворяя широким жестом двери в кабинет министра иностранных дел графа Карла Васильевича Нессельроде. — Отмщения, Карл, отмщения, или между нами все кончено! Мне передают, что этот господин угрожает нашему семейству! Я настаиваю на гарантиях моей безопасности! Я требую справедливости!

Считается, что Николай I выразил неудовольствие поведением голландского посланника в «Affaire de Pouchkine». Различные причины вынудили его оставить пост без прощальной аудиенции. А в Гааге «были, по-видимому, оскорблены теми обстоятельствами, которые сопровождали отъезд барона Геккерна из Санкт-Петербурга» — вот сообщение, содержащееся в письме барона Мальтица графу Нессельроде. Через несколько лет, а именно в 1842 году, Луи де Г еккерна назначают на должность посла в столице Австрии. Никто никогда не относил его к разряду выдающихся дипломатов, но предположим, что правительство в Гааге ценило услуги и опыт бывшего специалиста по России. Однако настолько ли, чтобы предоставить один из самых важных заграничных постов? Возможно, самый важный. Вспомним, каким авторитетом в Европе пользовались Вена и канцлер Меттерних перед революцией 1848 года. Если присовокупить к сему обстоятельству прочную связь Нессельроде и Бенкендорфа с Меттернихом, а также уменьшающееся влияние императора Николая I на Гаагу, то назначение Луи де Геккерна вовсе не выглядит таким уж безобидным и обладает, что не вызывает сомнений, определенным — в данном случае не политическим, а личностным — оттенком.

Потеряв выгодный пост в Санкт-Петербурге, Луи де Геккерн через короткий промежуток получает новый, не менее выгодный и почетный. Добавлю, однако, что Луи де Геккерн являл собой удобную фигуру для правительства протестантской Гааги — он давно принял католичество. Сам по себе переезд Луи де Геккерна в Австрию, его связи с военно-бюрократическими кругами Северной Пальмиры, наконец, его тесный союз с папизмом должны стать объектом глубокого изучения в связи с убийством Пушкина. Нельзя упускать и свидетельств, подобных выдержке из письма М. Г. Франш-Денери от 28 февраля 1837 года к герцогу де Блака: «…последний (Пушкин) находился во главе русской молодежи и возбуждал ее к революционному движению, которое ощущается повсюду, с одного конца земли до другого». Вот в каком свете иностранцы воспринимали деятельность поэта! Поддержка Пушкина третьим сословием и причастность к событиям, предшествующим 1825 году, о чем упоминает в письме к барону Верстолку от 2 (14) февраля 1837 года сам Луи де Геккерн, требует более широкого и гибкого взгляда на историю, а главное, предысторию гибели поэта. Луи де Геккерн как бы стремится успокоить Гаагу, давая ей понять, что серьезных дипломатических осложнений из-за смерти Пушкина не предвидится

Вероятно, не одно III отделение было заинтересовано в компрометации и устранении Пушкина. Заговор, разумеется, организационно не оформленный, мог выйти и в какой-то степени вышел за рамки только русской общественной борьбы. Не стоит преувеличивать, но, видимо, правильнее было бы несколько отодвинуть семейную драму и роль Дантеса на второй план, пригласив на авансцену самого Луи де Геккерна и окружающих его покровителей.

— Дорогой Луи, мой дорогой страдающий Луи! — воскликнул Нессельроде, воздевая руки к потолку.

Страдающий Луи скользил по паркету, балансируя и, будто в танце, размахивая длинными плетеобразными руками, в одной из которых бился желтоватый осургученный конверт. Черный сюртук его расстегнулся, полы всплесками вороньих крыльев сопровождали каждое порывистое движение. Бант всегда тщательно повязанного галстука съехал набок.

Несмотря на драматичность момента, губы Нессельроде тронула улыбка — в сырые петербургские утра Мария Дмитриевна похоже повязывает шерстяным шарфом свою обожаемую болонку, кстати, презентованную ей Луи в день ангела. Узел сползает то на левую, то на правую сторону. Нессельроде между тем никогда не видел Луи де Геккерна в припадке гнева или безысходного отчаяния. Наоборот, он давно привык к веселой болтливости друга, которая прикрывала, правда, достаточно заурядный, но зато острый, ироничный и даже иногда вредный для самодержавной империи образ мыслей. Нессельроде знал, что его контрагент и коллега не отличается блестящими дарованиями. Разрушает он что-либо быстрее и лучше, чем создает, а Нессельроде, как прирожденный чиновник и человек неглупый, превосходно понимал, что талант — суть положительное в основе качество и проявляется скорее не в критике, но в утверждении и защите государственного идеала. Нессельроде не любил тех, кто пытался спорить, но охотно прислушивался к тем, кто дельно советовал, как, допустим, провести дипломатический маневр или составить срочную бумагу. В этом он сознательно желал походить на Меттерниха. Утверждать Луи никогда ничего не удавалось и формулировать тоже. Если ему доводилось что-либо доказывать, не отрицая, он чувствовал себя беспомощным. Зато в качестве информатора незаменим. Луи слыл за человека осведомленного.