Николай Асанов - Огненная дуга

— Да, работа, — медленно выдохнув воздух, сказал Демидов, — Как будто уже побывал там. Очень прошу, передай нашу благодарность тому, кто делал эту работу.

— Да я и сам не знаю, — усмехнулся Сибирцев.

— Ладно, ладно, — сказал Демидов, — Я тайн не выпытываю. Я просто прошу от нашего имени поблагодарить их за все, что облегчит наш труд. А труд будет большой…

В этом признании предстоящего труда не было ни боязни, ни сожаления. В нем звучала уверенность, что все будет сделано как надо.

И Сибирцев понял, что каждое добавочное знание только поможет Демидову. Он сказал:

— Все эти снимки сделала Марина…

— Марина? — Демидов смотрел широко открытыми удивленными глазами, — Да как же она смогла?

— Мы-то с тобой можем? — упрекнул Сибирцев.

— Да ведь мы идем с оружием. А она…

И оба замолчали. Молчал и Голосков. Он не знал Марины, но, если его начальник поражен и восхищен, значит, девушка что надо! И он сочувственно ждал, что скажут о ней еще.

Но для Демидова имя Марины прозвучало как напоминание о том, что он должен сделать все как можно лучше, чтобы ее трудная работа не пропала даром. Он знал эту работу! А Сибирцев думал, сумеет ли увидеть Марину до начала наступления…

— Товарищ капитан, телефонограмма, — послышалось за дверью.

— Давай, давай, — ответил Демидов.

Собрав снимки и передав их Голоскову, он торопился перейти теперь к очередным делам.

Расшифровав телефонограмму, он сказал Голоскову:

— В четыре ноль-ноль. Подъем в три двадцать, а сейчас пусть люди отдыхают. — Но в голосе его послышалось какое-то недовольство.

— Что-нибудь случилось? — спросил Голосков, привыкший понимать настроение командира.

— Присылают нового связиста, — сердито ответил Демидов. И пояснил Сибирцеву: — Наш связист в госпитале. А с новичками, сам знаешь, трудно срабатываться, да еще в операции.

— Ну, отдел кадров знает, кого послать, — успокоил его Сибирцев, но втайне посочувствовал Демидову.

— Сейчас я тебя провожу, — не принимая утешения, сказал Демидов. — Надо еще подготовить самолеты.

Уже прощаясь, Сибирцев сказал:

— В самом крайнем случае взорвешь мост и отходи на восток. Немцы его подготовили к взрыву, так что тебе надо только отыскать мины.

— Этого не будет, — сердито сказал Демидов. — Взорвать мост, а танки будут стоять на берегу? Ты лучше поторопи танкистов, когда прорвете оборону.

— Мы придем к девяти часам…

— Ничего, я смогу и до двенадцати подождать, — уверенно сказал Демидов.

Голосков подтвердил кивком головы это обязательство.

— Ну, все! — Демидов закрыл планшет, протянул обе руки Сибирцеву. — Ты в штаб?

— Нет, сначала заеду к Хмурову.

— Ну, будь здоров! До встречи в Германии! — торжественно сказал Демидов и торопливо попрощался. Было видно, что он уже с головой ушел в свои заботы.

В хозяйстве Хмурова Сибирцев сразу почувствовал неладное. Все было не так, как в прежние наезды. Автоматчик у ворот не улыбнулся на приветствие, торопливо проводил майора к Хмурову.

Хмуров сидел у телефона и сердито кричал в трубку. Увидев Сибирцева, он прервал разговор, встал, коротко сказал:

— Лейтенант Стрельцова выехала в штаб армии, — и уже более доверительно добавил: — Вот все еще доругиваюсь по этому поводу… Говорят, сама изъявила желание. А мне ничего не сказала, — с обидой закончил он, — Ну, а вы как?

— Да вот отправляюсь на операцию.

— Жаль, жаль, что вы так поздно, Она только что уехала. Может, еще догоните…

— Вряд ли.

Хмуров взглянул на расстроенное лицо Сибирцева, и в глазах его мелькнуло сожаление. Однако промолчал.

Сибирцев попрощался и вышел к машине. И тут он увидел то же сожаление, которое было в глазах Хмурова. Автоматчик, ординарец Хмурова и еще несколько солдат стояли возле машины, молчаливо приветствуя майора и внимательно глядя на него. И Сибирцев понял, что они хотели утешить его, успокоить: не всех убивают в бою… Ведь об этом же сказал или хотел сказать Хмуров…

По дороге на аэродром Сибирцев с горечью думал, что ради его, Георгия, спокойствия Марина умолчала при последнем свидании об уходе на новую операцию. А может быть, он сам был так недогадлив, что не понял ее?

Проводив Сибирцева, Демидов долго стоял на аэродроме, глядя в темное небо, прислушиваясь к отдаленному грому, который становился все яснее и достигал этих затерянных мест, накатываясь длинными волнами. Так слышится морской прибой.

— Двадцать три пятьдесят, — кашлянув, сказал Голосков. — Я пойду приготовлю карты…

— Хорошо, — глухо ответил Демидов. — Снаряжение я проверю сам.

Голосков ушел. На краю аэродрома он оглянулся и увидел капитана на том же месте. Он чернел неподвижным силуэтом на фоне посветлевшего на западе неба.

О чем думал Демидов в этот короткий час одиночества? О чем думают люди в предвидении опасности?

Стараясь отогнать от себя навязчивые мысли, тяжело ступая по гудящей земле, Демидов пошел к транспортным самолетам, силуэты которых едва виднелись на краю аэродрома. Но, подумав о самолетах, о запасах оружия и боеприпасов, он пошел быстрее, движения его стали легче и уверенней. Теперь он был занят только своим непосредственным делом, своими людьми, вооружением, и все стало привычно и просто.

В три десять подготовка была окончена. Демидов вернулся в штаб. Голосков спал на широком диване, даже сапоги снял. Демидов поморщился, но не стал будить. Пусть поспит последние десять минут.

Демидов не понимал, как можно спать в такие минуты, а потом, проснувшись, думать и говорить о далеком будущем, когда все может решиться в ближайшие десять минут. Но Голосков поступал именно так, и Демидов ничего не мог с ним поделать. За размышления и мечтательность нельзя наложить взыскание по дисциплинарному уставу, как, например, за то, что медицинская сестра Кольцова в каждой операции прежде всего съедает из неприкосновенного запаса шоколад, а уж потом принимается за концентраты и сухари. Кольцова ссылается на то, что может случиться так — всего съесть не удастся, пусть уж лучше пропадут сухари, чем шоколад или сгущенное молоко. Но за эту странность еще можно наложить взыскание, а за мечты о далеком будущем и за умение спать перед самым началом операции — нельзя…

Дежурный открыл дверь и спросил:

— Можно?

Вслед за ним вошла женщина в форме лейтенанта, остановилась у двери и отрапортовала:

— Лейтенант Стрельцова явилась в ваше распоряжение…

Демидов молча стоял посреди комнаты. Свет лампы падал из-за его спины, оставляя лицо в тени. Он был рад этому и не отрываясь смотрел на Марину. Она немного похудела, губы обветрились, щеки чуть ввалились. Лицо стало выразительным, строгим.