Николай Асанов - Огненная дуга

— Георгий! — как будто еще не веря, позвала она. Чуть-чуть шевельнулись пальцы, она попыталась протянуть ему руку и не могла.

Санитарная машина остановилась возле окопа, бросив тень на их лица. Девушка, показавшаяся Сибирцеву знакомой, бережно отстранила его от Марины. «Вера», — подумал он мельком и удивился тому, что может еще видеть и запоминать. Две другие девушки развернули носилки, ловко подняли и положили на них Марину. Он шел рядом, держась рукой за носилки, словно боялся, что стоит отпустить их, и Марина исчезнет, А вокруг был свет утра и солнца, осенний, холодный, но обещающий тепло к полудню.

Рига — Москва

1944–1961

Гроб с телом бывшего командующего армией отправляли в Москву из маленького городка на Днестре, последнего, который генерал увидел освобожденным.

Скорбно рыдал сводный оркестр под голубым мартовским небом. Роты почетного эскорта, прибывшие из всех дивизий, неподвижно стояли на резком ветру, выравняв штыки в одну тонкую линию от старой русской крепости на берегу Днестра до разрушенного бомбами вокзала у подножия холма. Похоронная процессия медленно двигалась мимо солдат. Гроб был установлен на бронетранспортере. Впереди шли генералы и полковники, неся на атласных подушечках ордена и медали — награды за героизм и долгую, безупречную службу Отечеству. Тут были и три Георгиевских креста за храбрость, проявленную покойным еще в первую мировую войну, и не менее десяти советских боевых орденов, и, наконец, две Золотые Звезды Героя Советского Союза, полученные за битву на Волге и за форсирование Днепра. Вокзал еще дымился после недавней бомбежки. Бронетранспортер остановился на перроне. Соратники генерала сняли тяжелый гроб с машины и внесли в вагон. Там они постояли несколько минут, прощаясь с покойным. Четыре солдата закрыли гроб крышкой. Женщины из медсанбата дивизии полковника Ивачева осыпали его цветами.

Эти цветы тоже имели свою историю. Только накануне дивизия Ивачева, действующая на правом фланге армии, прорвалась наконец к Днестру и штурмом взяла бывший совхоз «Счастье», превращенный оккупантами в поместье фельдмаршала Ауфштейна, командующего противостоящим участком фронта. Теперь наша армия упиралась обоими флангами в Днестр, выполнив последний приказ бывшего командующего. Оттуда, из совхоза, и привезли цветы приехавшие на проводы офицеры. Оттуда же доставили бутылку днестровской воды, как символ грядущей победы. Сама освобожденная земля прощалась с генералом.

Теперь, когда генерал был мертв, даже фашисты признали, что он был талантливым полководцем. В доставленных из-за линии фронта разведчиками газетах, которые издавал отдел пропаганды армии Ауфштейна, была напечатана статья фельдмаршала о гибели командующего русской армией. В статье фельдмаршал не только признавал талант полководца за покойным генералом, но вместе с тем утверждал, что у русских будто бы нет достойного преемника на место погибшего и он, Ауфштейн, возьмет наконец реванш за свои прежние неудачи. Далее в статье сообщалось, что новым командующим русской армией назначен генерал-лейтенант Мусаев, которого он, Ауфштейн, уже бил дважды и побьет в третий раз. Фельдмаршал обращался с призывом к солдатам и офицерам своей армии верить в ее окончательную победу, стоять насмерть на правом берегу Днестра, этом «великом валу германской обороны». «Маневренная война кончилась, — категорически утверждал Ауфштейн. — Начинается позиционная война, в которой никто никогда не побеждал германского солдата…» Автор, правда, не приводил примеров из истории войн, потому что такие примеры могли вызвать ненужные воспоминания. Впрочем, гитлеровцы не привыкли к доказательствам: они все еще верили на слово своим большим и малым фюрерам.

…Печально пели трубы оркестра. Эскортные роты прошли церемониальным маршем по перрону вокзала. Под ногами солдат играли лучи солнца на осколках битого стекла. Стекло хрустело под сапогами, как обледенелый снег.

И снег, еще глыбившийся с северной стороны продырявленного здания, блестел, подобно стеклу. Известковая пыль покрывала каменные плиты перрона. Дымились края воронок, обожженные взрывами.

Командиры дивизий и штабные офицеры собрались в уцелевшем после бомбежки помещении вокзального ресторана, ожидая нового командующего. Девушки из отделения военторга разносили им на подносах горячий чай. Офицеры, держа стаканы в иззябших руках, пили его стоя.

Новый командующий запаздывал. Генералы и офицеры хмуро поглядывали на перрон, переговариваясь друг с другом. Невысокий плотный начальник штаба армии генерал-майор Юргенев, с бледным одутловатым лицом — следствие бессонных ночей и постоянного пребывания в сырых блиндажах, — стоял в стороне с командиром танкового корпуса Городановым и кавалерийским генералом Алиевым. Совсем еще молодой, как, впрочем, и многие генералы и офицеры, собравшиеся здесь, Алиев в перерывах между репликами делал несколько коротких шагов от буфета и обратно, раскачивая гибкое тело и постоянно улыбаясь. Городанов, широкий, коренастый, стоял чуть наклонив голову, будто все время помнил о том, как трудно умещать тело в стальной коробке танка. У самой стенки ожидал командующего генерал-майор Скворцов, командир гвардейской дивизии. Высокий, худой, с очень беспокойными внимательными глазами, больше похожий на учителя, чем на военного человека, он справедливо считался одним из самых храбрых генералов этой армии. Скворцов ничем не выдавал своего раздражения по поводу долгого ожидания, а может быть, и не чувствовал раздражения, занятый какой-то своей глубокой думой. Поодаль от генералов стояли штабные офицеры, сгрудившиеся около начальника тыла, что-то рассказывавшего, умеряя свой хриплый, но громкий голос.

Генерал-майор Алиев вдруг резко повернулся на каблуках, прекратил хождение, взглянул на Юргенева, спросил:

— Вы встречались раньше с нашим новым командующим?

— Да, — сдержанно ответил Юргенев, достал портсигар, взял из него папиросу. Алиев ждал продолжения разговора. Начальник штаба тщательно закрыл портсигар, прикурил, вдохнул дым, рассеянно глядя на перрон.

Алиев не выдержал паузы, спросил снова:

— Что же вы замолчали, Борис Владимирович, как перс в лавочке, когда хочет запросить двойную цену, Я боюсь молчаливых персов. Расскажите о Мусаеве…

В голосе Алиева послышалось нетерпение. Он был горяч, страстен как в бою, так и в жизни. Эти качества делали его особенно опасным для врага. Большую часть времени он проводил со своим корпусом в немецком тылу, и недаром немцы называли его конный корпус Вороной Чумой, зная, что никакие преграды не могли задержать молодого генерала, если он решил прорваться. Так и теперь Юргенев не устоял против решительной атаки Алиева.