Евгений Мариинский - Я дрался на «Аэрокобре»

Как бы в подтверждение этого из дыма над центром Берлина вырвался и стал уходить на запад «Ме-109».

— Разворот вправо на сто восемьдесят! — Передавая по радио эту команду, я энергично ввел свой «ястребок» в правый вираж.

Конечно, это был не «охотник». Но, может быть, гораздо хуже «охотника». Мы знали, что иногда с площадей и улиц поверженного города, еще не занятых нашими войсками, взлетают и уходят на запад легкие самолеты и истребители. Что они вывозят? Секретные документы? Руководителей гитлеровского рейха? Может, этот везет самого Гитлера?

«Мессер» даже не пытался вступить в бой. Он просто удирал. Как когда-то удирал такой же «Мессер». Но тогда все было по-другому… Тогда я был ведомым у Виктора Королева, вел один из первых воздушных боев. Это было под Кировоградом…

Дистанция все меньше и меньше.

— Бей его, Женя, бей! — не выдержав, закричал Борис Голованов.

— Сейчас! Смотри, Юрик, за воздухом, может, еще где сматывается.

«Хорош!» Огни трассирующих пуль и снарядов потянулись от носа «ястребка» к «Мессеру», вонзились в его фюзеляж, крыло. Сразу же из мотора «Ме-109» показался белый дымок, блеснуло пламя…

Пал Берлин, но бои продолжались. 1-й Украинский фронт повернул на юг, на помощь восставшей Праге.

Туда же стали летать и истребители. Из одного такого полета не вернулся Степанов. Погиб…

Это был последний день войны, последний боевой вылет…

В конце июня 1945 года, глубокой ночью, в комнату, где мы с Михаилом Лусто досматривали не то второй, не то третий сон, ворвался Николай Волков, а за ним все механики, мотористы и оружейники эскадрильи. Хотя у нас с ним были самые дружеские отношения и мы называли друг друга по именам, но при других офицерах или младших авиаспециалистах Николай всегда переходил на «товарищ командир», а я на «Волков». А тут он как заорет:

— Женька, черт, вставай! Проспишь все на свете! — Николай с такой силой тряхнул меня, что я чуть не слетел с кровати.

— Ты что, свихнулся? Какого черта сам не спишь и другим спать не даешь? Лишнего хватил, что ли? — я не понимал, что творится с механиком.

Проснулся Лусто:

— Я вот сейчас сапогом огрею, мигом успокоится!

— Вставайте, подъем! — в один голос закричали набившиеся в комнату механики.

— Женька, тебе ж «Героя» присвоили! А ты дрыхнешь тут, как сурок, — снова заголосил Волков. Орал он так, как будто «Героя» присвоили не мне, а ему.

— Брешешь… — прошептал я.

Только пару дней назад перед строем зачитывали Указ Призидиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза летчикам 22-й гвардейской дивизии. Этим указом звание Героя было присвоено Архипенко, Лусто, Глотову, Карлову, Никифорову, Бекашонку. Моей фамилии в приказе не было, хотя представление на звание на меня послали раньше всех. Еще на Сандомирском плацдарме.

Правда, тогда, после построения, видя мое уныние, ко мне подошли Горегляд и Фигичев.

— Не вешай носа, Мариинский! Указ еще будет! — успокоил Горегляд.

А Фигичев добавил:

— Тебе же не впервой! Помнишь, когда перелетели на 1-й Украинский. Ты тоже думал, что пропали твои ордена. А потом сразу получил Красного Знамени и Отечественной войны первой степени…

Да, так было. Но на этот раз… Посылали-то уже с этого фронта…

— Кой черт, брешешь?! — возмутился Николай. — На, смотри, в тот же день Указ подписан, что и всем. Только Указ другой. — Он включил лампу, и комнату залил яркий свет, от которого я зажмурился. — Вот газета, читай! С полчаса назад привезли.

Я взял у Николая газету, раскрытую на второй полосе.

— Вот здесь смотри, — Волков ткнул пальцем в середину Указа, занимавшего больше половины страницы.

— Ну, где там? — Лусто притянул газету к себе. — Ага, вот. Мариинскому Евгению Пахомовичу, — раздельно прочитал он. — Ну, поздравляю, Женя, — он обнял меня. — Такое дело и отметить бы не мешало! Да чем?..

— А мы принесли! Вот, у адъютанта реквизировали, пока он спит, — Волков протянул две бутылки коньяка, переданные ему из задних рядов. На столе разложили какую-то немудреную снедь, расставили консервные банки, используемые вместо кружек и стаканов, — жили еще по-фронтовому.

— Давай, Женя, выпьем за твою Звезду, — поднял кружку Михаил, — чтобы она никогда не тускнела, чтобы ты всегда оставался самим собой! Поднимем бокалы!