Евгений Мариинский - Я дрался на «Аэрокобре»

Обычно истребители, вернувшись на аэродром с боевого задания, проходили над стартом и лишь потом расходились на посадку. Сейчас они почему-то над стартом не прошли, а построились так, чтобы можно было заходить на посадку без излишних маневров. Первым приземлялся и покатился по ровному земляному полю аэродрома самолет командира эскадрильи Героя Советского Союза Николая Гулаева. За ним села пара Валентин Карлов — Сергей Акиншин. Все они уже заруливали на стоянку, когда самолет № 14 ведомого Гулаева Семена Букчина только начал выполнять четвертый разворот, чтобы зайти на посадку в створе посадочных знаков. Его самолет выполнял разворот как-то неуверенно, но все же вышел напрямую. Планировал он тоже как-то неуверенно, вздрагивая и покачиваясь. Впрочем, приземлился он благополучно и покатился по полю мимо стоянки первой эскадрильи. Все увидели, что самолет буквально изрешечен очередью фашистского истребителя, пулевые пробоины издали не были заметны, но рваные раны от разрывов снарядов отчетливо были видны. Побит был не только фюзеляж, но и крылья с расположенными в них бензобаками. Из бензобаков выливались остатки бензина. Все удивились, что истребитель смог долететь до аэродрома. Как он не сгорел моментально в бою?!

На севших самолетах второй пары никаких следов боя не оказалось.

— Опять, наверное, с парой «охотников» встретились, — предположил Чугунов.

— Почему, здеся, ты так думаешь? — спросил Архипенко.

— Небольшая же группа была. Только Букчин с пробоинами пришел.

— Ты что же, уверен, что в большом бою обязательно все должны получать пробоины?

Чугунов промолчал. Он просто не знал, что ответить. В душе он был уверен — каждый бой сопровождается потерями. Однако по тону вопроса понял, что командир эскадрильи думает иначе.

Архипенко так и не дождался ответа. Он встал, поплотнее запахнул реглан, подбросил в костер пару сухих стеблей подсолнуха, переломив их предварительно на три части, и заговорил, глядя в огонь:

— В бою, здеся, смотреть нужно. Если видишь немца, то не дашь ему зайти в хвост. А вообще-то сбивают только в начале боя, вернее, до начала, когда «худые» незаметно пристроятся… В бою истребителя сбить трудно: он всегда начеку, все видит.

«Не все видят… Не видел же я тогда, куда делись „шмиты“ и Королев».

Архипенко между тем продолжал:

— Даже бомбардировщиков, здеся, обычно сбивают с первой атаки. Если первая атака неудачная, то дальше бой вести трудно. И стрелки успеют подготовиться, и летчики поплотнее в строю идут, чтобы стрелки помогали друг другу. А если с первой атаки сбить пару бомберов, то группа сразу рассыпается, все бросают бомбы куда попало и удирают кто как знает.

— Слушай, Женька, правильно Федор говорит, — шепнул мне сидящий рядом Виктор. — Учись замечать все самолеты вдали, тогда они близко и подойти не сумеют.

— Выходит, Букчин прозевал? — так же тихо спросил я.

— Кто же его знает, что там было. Расскажут… — Королев посмотрел в сторону стоянки второй эскадрильи и заговорил о другом: — Главное, не вешать носа. Попало тебе первый раз — учись, смотри за воздухом. «Шмиты», они хорошо учат. Лучше любой школы. Был бы ученик хороший… А то у некоторых мандраж в коленках появился… У тебя тоже какая-то неуверенность вроде есть.

— Какая там неуверенность?! — я искренне удивился. После первого вылета, когда увидел подбитые «Кобры», у меня действительно сильно защемило на душе. Из второго вылета я сам привез пробоину и несколько царапин на ноге. И, как это ни странно, успокоился. Где-то в подсознании появилось чувство уверенности в том, что из-под огня «шмитов» можно уйти, что не каждая их очередь достигает цели. Понял, фашистам не так просто меня сбить. А сам? Вот в своих силах уверенности пока не было.

Виктор решил подтолкнуть меня на откровенный разговор.

— А что же тогда?

— Обидно просто. Все дерутся, бои ведут, а мы… А без боев какая уверенность может быть? За себя я не боюсь. А смогу ли сбить?

— Будут еще бои. Больше, чем нужно. Собьешь еще… Домой пишешь? — переменил тему разговора Виктор.

— Пишу… Только не пишу, что на фронте. Зачем маму волновать? Она там с двумя младшими мучается, есть нечего. Один на фронте. Самый старший то ли погиб в самом начале войны, то ли его не успели взять в армию, и он остался в Ананьеве, на оккупированной территории. В Одесской области. Граница там рядом была. Писем от него так и не получали. Зачем же маме еще из-за меня переживать?

— Н-да… А отец?

— Умер в сороковом… — я не хотел распространяться на эту тему и не уточнил, где и как умер отец.

К костру подошел Гулаев.и разговор с Королевым, к моей радости, прервался.

— Ну-ка, ребята, дайте погреться у вашего огонька, — возбужденно заговорил Гулаев. — А то ветер насквозь пробирает. У меня же нет такого реглана, как у тебя, Федор!

Небольшого роста, стремительный в движениях, с большим светло-русым казацким чубом, выпущенным из-под фуражки, он бесцеремонно потеснил летчиков и подсел к огню.

— Что, Николай, подраться пришлось? — спросил Архипенко у Гулаева.

— Пришлось! Вот если бы не Семен, то и меня бы сбили! Представляешь, он своим самолетом закрыл меня! Ему вся очередь досталась, а на моем самолете — ни одной пробоины. А ведь я видел этих «худых», мог бы и увернуться. Но тут как раз одного «лаптежника» сбил, второй в прицеле. Семену передаю, чтобы отогнал «шмитов». А он ни мур-мур, не реагирует.

— Не слышал я вашей команды! — отозвался Семен Букчин — ведомый Гулаева.

— Я ему тоже передавал о «шмитах»! — добавил Валентин Карлов — ведущий второй пары четверки Гулаева. — Он и меня не слышал.

— Да у него же английская радиостанция, «Бендикс»! — вдруг заговорил Сергей Акиншин, — на ней можно услышать, только если в комнате разговор идет и наушники снять.

— По-нят-но! — протянул Гулаев. — А я-то было подумал, что мой еврейчик сдрейфил, труса празднует… Смотрю — «Мессер» уже огонь открыл, вот-вот очередь в мою «кобру» врежется! Семен под эту очередь бросился, закрыл меня! Вот так еврей, думаю, себя не пожалел!

— А что мне оставалось делать? — заговорил наконец Семен Букчин. — По радио ничего не слышал. Увидел «Мессера», когда он уже носом заводил, прицеливался. Отсечь огнем уже поздно было. Ну, думаю, ведомый — щит ведущего. А дело щита — принимать удары на себя. Я и бросил свой самолет перед носом «Мессера»!

— Правильно! — заключил Гулаев. — Ведомый — щит ведущего. Только это у нас понимается не так буквально! Маневр ведомого, огонь его оружия по атакующему врагу — вот что является щитом ведущего. А так бросаться под огонь, защищая ведущего, это уже какой-то перебор, и свидетельствует это только о том, что ведомый плохо смотрит, не замечает вовремя врага, не успевает отогнать его своим огнем!