Семен Бытовой - Багульник

Когда муж вернулся в полночь на стойбище и показал искусанную волком руку, я до того испугалась, что решила немедля везти его в больницу, но он отказался - мол, подождем до утра. Я быстро промыла рану спиртом, смазала йодом, сделала повязку. Однако тревога не покидала меня, всю ночь я не сомкнула глаз. К утру мужу стало худо: температура подскочила до тридцати девяти, он стал бредить.

- В больницу!

И в сопровождении Оленто мы тронулись в неблизкий путь: от нашего колхоза до райцентра около трехсот километров.

Быстро бежали олени, брякая боталами, и этот глуховатый унылый звон отдавался болью в сердце. Я отлично понимала, что у мужа началось заражение крови, что спасти его будет нелегко, однако не теряла надежды. "Может, еще не поздно, - думала я, - к концу дня приедем в больницу, значит, с момента ранения всего только сутки".

Андрей Федорович лежал на спине, вытянувшись вдоль нарты, с закрытыми глазами, почти уже в забытьи, и пар от дыхания легким инеем ложился вокруг плотно сомкнутого рта, хотя лицо его пылало.

Словом, как ни старались врачи спасти моего мужа, все было напрасно.

На третьи сутки Андрей Федорович скончался.

Вот так я и осталась одна на краю света без родной души.

Если бы не мои друзья эвены, поддержавшие меня в эти горестные дни, я бы наверняка уехала на материк.

4

...После трех лет работы на Севере нам полагается долгий отпуск. Истосковавшись по сыну, я решила забрать его к себе. В нашем райцентре есть школа-интернат, где ребята живут и учатся на полном обеспечении. Время от времени я смогу навещать его.

Пока оформляла отпуск, из областного управления, в качестве премии, прислали путевку в Кисловодск, в санаторий "Красные Камни". Отказываться грех. Со смертью мужа у меня изрядно расшалились нервы, да и годы работы в тундре гладко не проходят.

Я улетела в Кисловодск...

В воскресный день, свободный от процедур, прогуливаясь в нарзанной галерее, я увидела афишу с огромными буквами: "ПРИЗОВЫЕ БЕГА". Меня, как магнитом, потянуло к афише, она извещала, что сегодня в пятнадцать часов на ипподроме состоятся бега, и в списке лошадей первым стоял Гордый-Второй. Сердце у меня забилось от волнения. Шутка ли, тот самый Гордый, которого я принимала ночью от Ганьки и готовила к первому призу. Да и фамилия Богачева в перечне наездников! Забыв, что через час обед, я побежала на вокзал.

В вагоне было битком набито. Кто ехал на толкучку, кто в лермонтовские места, а кто и на ипподром. Я стала прислушиваться к разговорам. Один, очень тучный, таких встретишь только в Кисловодске, вытирая платком короткую, в поту, шею, стал говорить своему соседу о беговых рысаках, и не как любитель, а со знанием дела. Давая им краткие характеристики, он особенно расхваливал Гордого-Второго.

- Если будете ставить, - сказал он соседу, - то только на него. Наездник у него тоже знаменитый - Николай Богачев, - и добавил: - Тут, уважаемый, ошибки не будет.

- Я слышал, что и Голубок не хуже... - не очень уверенно сказал сосед.

Я знала и Голубка, он при мне прибыл на ипподром месячным жеребчиком с матерью, которая, как Ганька, была знаменита.

- Голубок, - продолжал толстяк, - неплохой рысак. Когда в бегах отсутствует Гордый-Второй, он приходит к финишу первым.

Слушаю и думаю о своем: как встретят меня директор ипподрома, инспектор манежа и особенно Николай Богачев, с которым в свое время было пережито столько тревожных и радостных дней.

Купила в кассе билет, прошла к трибунам. Хотя места были нумерованы, мое место в третьем ряду было занято молодым человеком. Ничего ему не сказав, я села в самом низу, откуда как на ладони был виден весь круг с беговыми дорожками. На трибунах люди оживленно спорили, горячились, делали прогнозы. Когда сидевший сзади кудлатый мужчина сказал, что на Гордого-Второго ставить рискованно, мол, он уже в годах, а вот на Самсона - я такой лошади не знала - пожалуйста, сколько угодно, тот теперь в самом расцвете сил, я повернулась и с презрением посмотрела на кудлатого. В то же время его слова заронили мне в душу сомнения: Гордый-Второй и в самом деле уже не молод, не вечно же ему быть фаворитом, когда-нибудь и его слава должна померкнуть. Но я больше верила тому толстяку в вагоне.

Прошло минут пятнадцать - они показались томительно долгими, - и на круг вывели четверку лошадей, крайними с обеих сторон были Гордый-Второй и Голубок. Как только я узнала своего любимца, высокого, грациозного, чуть потемневшей против прежнего масти, с густой длинной гривой, небрежно брошенной налево, и сидевшего в легкой кошевке Николая Богачева в униформе, мной овладел такой восторг, что я чуть было не сорвалась с места и не выбежала на круг.

В это время ударил гонг и вся четверка разом устремилась вперед. Первый круг они прошли ровно, как бы на одном дыхании; на втором Голубок вырвался на голову вперед, и тотчас же на трибунах возник шум. Скакавший рядом гнедой, - наверно, это и был Самсон? - сбившись, стал отставать; последовал посыл вожжами, и он тут же выровнялся, побежал быстро, но я заранее знала, что на середине второго круга или в начале третьего Самсон выйдет из игры. Потеряв к нему интерес, перевела взгляд на Голубка, который бежал очень красиво впереди Гордого, но по тому, как спокойно вел себя Богачев, я поняла, что Николай экономит его силы, что, улучив момент, он даст легкий посыл и конь неудержимо ринется вперед... Гордый-Второй еще не весь выложился, он сохранил запас энергии, я сразу определила это по тому, что спина у него мало запотела, в то время как Голубок весь в густых мыльных хлопьях, нервничает и вот-вот заскачет и собьется... Конечно, на трибунах никто этого не замечает, и оттого, что Голубок даже на половине третьего круга бежит впереди, сделавшие на него ставку хлопают в ладоши, кричат, ликуют, вскакивают с мест...

И вот Богачев слегка приподнимается в кошевке, трогает Гордого вожжами, и тот, приняв посыл, стремительно вырывается вперед, и через минуту-другую бежит на две головы впереди Голубка, и первым проскакивает финишный столб.

Опять на трибунах движение, шум, крики. Кричат все: и те, что ставили на Голубка, и те, что на Гордого-Второго, и вдруг среди суматошного гула голосов я услышала голос, показавшийся мне очень знакомым. Я оборачиваюсь и глаза в глаза встречаюсь с Трошкиным. Сперва я не поверила, что это он, так он внешне изменился. Тот, прежний, был худощавый, стройный, подтянутый, а этот стоял пополневший, раздавшийся, но продолговатое белое лицо с тонкими чертами и голубые глаза - его! Потрясенная, я не знала, что делать: бежать ли к нему или с презрением отвернуться, - и в тот же миг пришло решение: бежать к Трошкину, но вдруг ощутила такую тяжесть в ногах, что не смогла сдвинуться с места.